Тарен странник
Шрифт:
Краддок подошел и стал рядом. Некоторое время они молчали, потом пастух промолвил:
– Все эти годы я старался сохранить то, что было моим. Теперь это не только мое, – его бородатое лицо осветилось улыбкой, – это наше!
Тарен кивнул, но ничего не ответил. Он молча ушел в дом.
С наступлением зимы работы становилось все меньше, и короткие дни казались нескончаемо длинными. По вечерам у огня, чтобы скоротать время, Краддок рассказывал о своей жизни, о юности. Когда пастух говорил о лишениях и
Постепенно и Тарен разговорился. По просьбе Краддока он рассказал о Каер Даллбен, обо всем том, что с ним произошло за эти годы. Лицо Краддока светилось отцовской гордостью, когда он слушал историю приключений Тарена. Но частенько Тарен замолкал, вспоминая Эйлонви и те счастливые дни, что они провели вместе. Воспоминания эти волной захлестывали юношу и тут же, словно бы о камни, разбивались о реальную жизнь, которая окружала его теперь. Он резко отворачивался и подолгу смотрел на огонь. В такие моменты Краддок отходил и больше не просил рассказывать.
Общий тяжелый труд и жизнь в неласковых, суровых горах постепенно укрепляла узы привязанности всех троих друг к другу. Краддок обращался с Гурджи с непременной ласковой нежностью и уважением, и тот отвечал ему преданной услужливостью. Гурджи был счастлив своими пастушьими делами и обязанностями и подолгу пропадал в загонах среди овец. Мирная и тихая их жизнь, казалось, наладилась и текла уже совсем привычно.
Однако как-то Краддок, выждав, когда они с Тареном остались наедине, грустно сказал:
– С того дня, как ты живешь здесь, я зову тебя сыном. Ты же никогда не назвал меня отцом.
Тарен сжался. Первым его порывом было выкрикнуть в лицо пастуху всю свою горечь, выплеснуть весь гнев и отчаяние. Но теперь он не мог, не имел права ранить в самое сердце того, кого он, может быть, и винил как отца, но уважал и любил как человека.
Увидев смятение Тарена, Краддок коротко кивнул и отвел глаза.
– Возможно, – тихо сказал он, – возможно, когда-нибудь это и случится.
Снег украсил серые, когда-то безжизненные вершины холмов белым сверкающим покровом. Высокие скалы, которые казались Тарену частоколом, отгородившим его от всего остального мира, теперь превратились для него в надежную стену, охраняющую их долину от безжалостных холодных ветров. А штормовые ветры волками завывали за стенами прочно стоящей хижины, безуспешно пытаясь отыскать хоть щелочку в ее каменных стенах. Однажды на исходе дня, когда ветер особенно бушевал, Краддок и Гурджи отправились проверить загоны и посмотреть, все ли благополучно с отарой. Тарен навешивал тяжелую овечью шкуру на позванивающее от ветра узкое окно.
Только он принялся за дело, как дверь рывком распахнулась, будто сорванная с петель, и в хижину с пронзительным воплем ввалился Гурджи.
– Помоги, о, помоги! Добрый хозяин, скорее! Со спешками и побежками! – Он был бледен, руки его дрожали, – Хозяин, хозяин, пойдем с Гурджи! Быстро, о, быстро!
Тарен уронил овечью шкуру, поспешно натянул меховую куртку, схватил плащ и помчался за стонущим и причитающим Гурджи.
Снаружи его будто бы поджидал ураганный ветер, набросился, перехватил дыхание, чуть не
Тарен похолодел, когда Гурджи, вереща от страха, указал на дно пропасти. На узком выступе скалы лежал, раскинув руки, человек. Он чудом держался на этой наклонной площадке. Нога его была неестественно подвернута, тело почти погребено под упавшими камнями. Это был Краддок.
– Нечаянной оступкой упал с уступа! – стонал Гурджи. – О, несчастный Гурджи не спас его! – Он хлопнул руками по голове. – Слишком поздно!
Постигшее их несчастье поразило Тарена, как неожиданный удар меча. Голова его кружилась. И вдруг, независимо от его воли, нахлынуло внезапное чувство свободы. Тарен испугался этого чувства, но оно волной поднималось из самых глубин его существа. С гибелью Краддока рухнула каменная стена, отделяющая его от мира, распахнулась клетка, окончилось его заточение в этих безмолвных горах.
Неподвижная фигура на выступе шевельнулась.
– Он жив! – вскричал Тарен.
– О, хозяин! Как же мы спасем его? – завыл Гурджи. – Крутые скалы! Даже смелый Гурджи боится спускаться вниз!
– Неужели ничего нельзя придумать? – отчаивался Тарен, – Он сильно ранен. Может быть, умирает, – Он обхватил голову руками. – Даже если мы сможем спуститься к нему, как его поднять наверх? Мы не только не спасем его, но и сами погибнем!
Он с ужасом и стыдом ловил себя на одной упорно донимающей его мысли. Есть ли хоть малейшая надежда спасти пастуха? Если он не сможет сделать этого, даже принц Гвидион не упрекнет его. Да и кто посмел бы упрекнуть Тарена за его отказ от смертельного риска? Ему только сочувствовали бы и горевали о безвозвратной потере. А он? Свободен от тяжкой ноши долга, свободен от этой мрачной долины, дверь клетки широко распахнута, и вся его жизнь ждет его, Эйлонви, Каер Даллбен… Ему казалось, что он все это произнес вслух. Все его существо возмутилось от страха и ужаса перед этими гнусными мыслями.
– Что я за человек? – вскричал он с болью и яростью.
Ослепленный гневом на самого себя, он, не раздумывая, прыгнул вниз, на ближайший выступ, и стал лихорадочно шарить руками по каменной льдистой стене, нащупывая малейшую впадину. Ноги Тарена скользили, онемевшие пальцы тщетно хватались за выступающие, покрытые льдом камни. Он примерился, зажмурился и прыгнул. Чёрная боль пронзила тело. Теперь Тарен был прижат к острому выступу на расстоянии вытянутой руки от стонущего Краддока. Сверху, в снежной завесе и под градом мелких камешков, сползал Гурджи.
Тарен осторожно скользнул на наклонную каменную плиту и склонился над Краддоком. Кровь заливала лицо пастуха. Он попытался поднять голову.
– Сын, сын, – выдохнул он, – ты погиб, спасая меня.
– Пока еще нет, – ответил Тарен, – Только не двигайся. Мы найдем способ вытащить тебя отсюда, – Он стал на колени. Краддок был ранен даже серьезнее, чем опасался Тарен.
Со всей возможной осторожностью он скинул с груди пастуха камни и куски сланца, оттащил беспомощное тело подальше от края площадки.