Татуировка с тризубом
Шрифт:
А потом и действительно началось. Прозвучал слух, будто бы палят здание областного управления МВД, и от туши толпы тут же оторвался приличный ее шмат и двинулся по улице академика Гнатюка. Шум и вопли были слышны издалека. Пацаны в масках с черепами натаскали шин под двери МВД и подожгли. Пытались прорваться через боковые входы. Пытались вырвать решетки с окон. Толпа, словно зачарованная, пялилась на огонь и слушала повторяющийся грохот. Огонь и транс ударов – бух, бух, бух. Это походило на шаманский обряд. Светились экранчики мобилок: одни снимали видео, другие делали снимки. Какой-то пацаненок вскарабкался повыше и начал ногой пинать камеру, повешенную перед входом. В толпе кто-то расхохотался.
– Молодец! – крикнул кто-то.
– Молодец! – поддержал кто-то другой.
И через мгновение уже вся толпа скандировала: "Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!".
Камера свалилась и повисла на шнуре, словно недорубленная голова.
Я высматривал мусоров. Их не было. То есть – они были, но делали вид, будто бы их нет. То тут, то там стояли какие-то мужики в гражданском, на широко расставленных ногах, поглядывали по сторонам, чего-то выслушивал и что-то шептали в мобильные телефоны старого типа, заслоняя рты ладонями.
– Не, тут совсем не видно, что мусор, - фыркнул мне на ухо, какой-то паренек, показывая пальцем на одного из шепчущих. – Нихрена не видать. Стопроцентный камуфляж, блин.
Парни фоткали девушек, которые позировали на фоне горящих шин и выбиваемых окон.
А если этого не считать – все нормалек. Пивные открыты, люди там сидели, официанты принимали заказы. Именно такой была эта ночь беззакония. Даже автомобили ездили нормально, хотя гаишники закрылись по домам и, грызя ногти, смотрела революцию по телевизору, надеясь, что о них никто не вспомнит. По улицам ходили патрули пацанов с битами, которые должны были следить за порядком. На лицах у них были надеты маски, но брови у всех были нахмурены: серьезность, достоинство. И вообще – дело важное, революция. Сбившись в кучи, они шастали по улицам.
Милиции не было – и ничего. Никто даже не бил витрин, даже правил дорожного движения не нарушал больше обычного. В очередной раз оказывалось, что страна следила за собой сама. Что она действовала не благодаря власти, но вопреки власти.
Мы пили водку в "Буковском", выходили перекурить и разбить банку, потом снова к Буковскому возвращались. У Буковского выпивку подавали в баночках. Такой вот стиль. Можно было курить, потому что владелец, старый украинец из Канады, всегда певать хотел на общенациональный запрет на курение в пивных. Мы пил и курили, какой-то парень рассказывал мне, что рос в Польше, но Польши вообще не знает. Все потому, что воспитывался он на советской военной базе, в Борном Сулинове, и к полякам выходить было запрещено. Что там вообще место было очень странное, потому что у них там были советские школы, советские кварталы, советские магазины, советский мир, только не такой длинный и широкий, как настоящий Советский Союз, скорее, миниатюрный, пара километров в одну сторону и пара километров в другую, и все. Словно космический городок на орбите. А он как-то раз сбежал, каким-то чудом перелез через ограду и пошел в Польшу [94] , добрался даже до каких-то застроек, а польские дети глядели на него, будто на пришельца, и бросали в него камнями; а потом пришли советские солдаты и забрали, а дома папаша-офицер хорошенько наказал его ремнем. И вот это все, парень показывал пальцем на горящий на экране Майдан – все это затем, чтобы не быть уже ёбаным советским чудовищем из-за колючей проволоки, в которое бросают камнями.
94
См. сноску 44.
В общем, так мы там выпивали, потом снова шли поглядеть, чего новенького расхерячили. Под уже добытым управлением МВД валялись выброшенные на улицу документы, стулья, старые компьютеры, личные фотографии и альбомы чиновников, смешные офисные рисунки и плакаты типа "люби начальника своего, ведь можешь иметь и худшего". Папки, документы. Часть была сожжена. Одни лишь иконы выкопали из перемешанной кучи и благоговейно расставили на подоконниках.
Через выбитые окна было видно, как парни бушуют в серверных помещениях. Люди потихоньку расходились. Холодно, да и сколько можно смотреть. Даже самое интересное мероприятие через несколько часов делается скучным. Помимо МВД спалили и разграбили прокуратуру и несколько отделений милиции. В "Буковском" поговаривали, что пацаны в масках и капюшонах – это фаны клуба "Карпаты-Львив" вместе с националистами, и что по оказии революции они спалили картотеки и дела, распатронили серверы, все, что там на этих серверах было. Возле захваченных зданий были выставлены посты охраны. Охранники были чрезвычайно серьезные, зайти не разрешали: "Нечего там смотреть". Ничего не поделаешь, мы заходили через боковые входы, которые никто не охранял. Впрочем, ребята были правы, смотреть там и вправду было мало чего. На стенах надписи спреем, в кабинетах все ценное вынесено.
На квартиру я возвращался поздно ночью. По улице Бандеры (ранее: Сапеги) тащились парни из Самообороны, те что с битами. Они пели какую-то печальную песню и выглядели совершенно так же, как должна была выглядеть средневековая городская милиция, им только факелов не хватало. Какой-то пьяница скандалил возле ночного магазина на углу Глубокой. Парни только подошли и зарычали: пьяный махнул рукой и убрался в ночь, ворча какие-то проклятия.
Но на второй день Львов был как бы в шоке и как бы возмущен. Да ведь как это так? Палить здания общественного пользования? Во Львове? Ну, бли-ин! Ну, это мы дико извиняемся! Революция революцией, но порядок быть должен! Выбрасывать документы из окон? ВО ЛЬВОВЕ? В НАШЕМ КУЛЬТУРНОМ ГОРОДЕ ЛЬВОВЕ? Это же теперь кому-то нужно будет убирать, - говорили львовяне, - кому-то нужно будет ремонтировать…
Львову гадкая сторона революции никак не нравилась.
Львов с самого утра сидел за своим кофе и млел. Погода была замечательная, почти что весенняя, и людей, прогуливающихся в расстегнутой верхней одежде на улицах, было множество. Они же рассаживались по кафешкам, то тут, то там, и по-львовски пытались соединять нити всех интриг, раскусывать случившееся. Все размышляли над тем, cui bono [95] , и кто за чем стоял.
Все соглашались с тем, что за всем стоит партия Свобода, фаны "Карпат". Ну и, понятное дело, Правый Сектор и Самооборона Майдана. Но, слышались голоса: вы заметьте, что было сожжено – места, в которых держали документы, которые кому-то могли повредить: МВД, прокуратура и некоторые милицейские отделения. Кому повредить? Например, фанам, но совершенно не обязательно, что только им. А так, пожалуйста, бумаги погорели, серверы раздерибанили, дел нет, виновных тоже нет. Захваченный Горсовет, в котором большинство мест принадлежало Свободе, был единственным местом, где все осталось на месте – прибавляли знающие, отгибая мизинец.
95
Все читатели классических детективов знают, что в переводе с мертвого латинского это означает: "кому выгодно".
Львовские студенты начали организовывать охрану библиотек от разохотившейся революции, чтобы "хунвейбины" (как стали называть пацанчиков в масках) с разгону не помчались жечь книги. В универе были организованы выезды в Киев и сбор помощи для Майдана. Мы сидели со студентами и беседовали.
– Отправляюсь на Майдан, - услышал я, как какой-то студент с факультета журналистики говорит своей девушке.
– Мяу, - ответила та.
Власти не было. Милиция ушла с улиц и направилась по домам. Отделения милиции были сожжены. На улицах валялись выброшенные оттуда мундиры и фуражки.
Но это и все. Кроме этого – ничего. Никаких бунтов, никакого насилия и убийств, абсолютно ничего из тех вещей, которые обязательно появляются в кино, как только исчезает власть. Абсолютно. Львов был, как и всегда, порядочным. Кофе пил. Чаевые давал. Личико под слабенькое пока что солнышко подставлял.
Мы сидели с Василем Расевичем в роскошной кафешке "под Вену" при Кафедральной площади, где было полно приличных львовских горожан, вежливости официантов и приятных для носа запахов кафе. Мы говорили о том, что во Львове наступило "святое время", tiempo santo. В некоторых местах Южной Америки так называют субботу между Страстной Пятницей и пасхальным воскресением, когда Бог-Иисус, убитый в пятницу, но еще перед воскресным воскрешением из мертвых, не живет, не глядит, не видит – и в связи с этим можно делать все, что кому заблагорассудится. Греха нет. Ад не принимает.
Только Расевич утверждал, что здесь, в Украине, tiempo santo действует наоборот. Что все по будням грешат, а как раз в этот день, когда Бог не смотрит – не грешат. Следят. Не только другим, но и себе самим поглядывают на руки. Немного как в том старинном советском анекдоте про грузинского джигита, который всегда ехал на красный свет, а на зеленом – останавливался. А вдруг там тоже какой-нибудь джигит едет?
Да, Бог не смотрел, власти не было, только ничего, совершенно ничего и не происходило. Кто грешил, тот грешил, но каждый – как всегда – втихую. Не было Содома, не было Гоморры. Быть может, именно потому, что не было Бога. Поскольку того Бога, давайте договоримся, в независимой Украине никогда и не было.