Татуировка с тризубом
Шрифт:
Как-то раз я поехал встретиться с Андруховичем в его естественной среде обитания. Сам Андрухович родом из Ивано-Франковска и много об этом пишет. Ивано-Франковск (Iвано-Франкiвськ по-украински) – это центр мира Андруховича. И не только его, поскольку отсюда родом довольно много приличных писателей. Но моим любимым всегда был именно Андрухович, тут уж ничего не поделаешь.
Ивано-Франковск тоже убегал от советской и постсоветской тяжести и синевы, но чуточку не так, как Львов. Он убегал в сказку, в карпатское Макондо [78] . В живущие в горах байки живущих в горах. В Центральную Европу, в пограничья, в украинскость, смешанную с румынскостью, словацкостью, веннгерскостью, польскостью, немецкостью [79] . Во все те пограничные "-ости", сливающиеся одна с другой и образующие, в принципе, отдельную, карпатскую тождественность. Только лишь являющуюся искушающим предзнаменованием развития в полноправную румынскость, польскость или немецкость.
78
Для тех, кто еще не
79
Можете со мной не соглашаться, но замечательным примером такого сплава стал фильм "Табор уходит в небо" Эмиля Лотяну, где жизнь цыган сравнивается как раз со всей этой пограничной "остью" и оттеняется ею (правда, городские сцены фильма снимались в Каунасе и Вильнюсе (!)).
Я вовсе не удивлялся тому, что франковские писатели бегут в Карпаты. Вроде как и провинция, но провинция центрально-европейская, очень даже центрально-европейская, со всеми центрально-европейскими мифами, легендами и эстетикой, с охотящимся между гуцулов и бойков "цеканским" паном герцогом в тирольской шляпе (потому что в Цекании, империи, состоящей из Вены и ее окрестностей и бесконечной провинции), с гайдуками, гоняющимися за разбойниками, или наоборот, с разбойниками, гоняющими гайдуков, с лесными демонами и горными дьяволами, со всеми Трансильваниями и Руританиями на свете, потому что именно там западное воображение помещает Руританию [80] . Ах, Карпаты.
80
Руритания (Ruritania) — распространённое в англоязычном мире нарицательное обозначение типичной центральноевропейской страны с монархической формой правления. Происходит из романа Энтони Хоупа "Узник Зенды", опубликованного в 1894 году и неоднократно экранизировавшегося.
– Википедия
Иногда я гляжу на карту Карпатского Еврорегиона и представляю, что это независимое государство. Его форма на карте мне очень нравится. Немного Украины, немного Польши, шматочек Словакии, Румынии, Чешской республики. А вот если бы расширить Еврорегион на все карпатские страны, то даже еще чуточку Сербии, и даже щепотка Австрии для вкуса. Ах, Карпатия, Руритания, красивейшее в мире государство. Мне бы хотелось в нем жить. Я был бы самым жарким его патриотом. Хотелось бы писать о нем книги. И когда-нибудь я напишу.
Там я был уже раньше, давным-давно, чтобы увидеть тот Ивано-Франковск Андруховича. А когда приехал во второй раз, то практически ничего не узнал. Я помнил совершенно не тот город, чем тот, в который вернулся.
Тогда Ивано-Франковск был белым. Весь он был в белой известке, в белой краске. Так я тогда все это запомнил. Его перекрашивали с ног до головы, при случае весьма сильно пачкая пол. Так я все это помню: побеленные стены и мостовая в белых пятнах. По городу ездили грузовики с известкой. Сами тоже в белых пятнах. Покрытые крошащейся известкой.
Десятью годами ранее закончились коммунизм и Советский Союз, и с тех пор уже Ивано-Франковск никогда уже более не желал оставаться серым. Он желал – словно южные города – вопить отражающей солнце белизной. Так вот ему хотелось, и ему было глубоко по барабану то, что в нашем климате серость чаще всего берется из белизны, фигово освещаемой печальным большую часть года, к тому же еще кашляющим продуктами сгорания.
Сотрудница гостиничной администрации, женщина с толстенной и черной будто просмоленный канат косой, сообщила нам, что номер дать нам сможет, вот только нам придется сматываться в пять утра, потому что приезжает какая-то спортивная команда. На главной улице я зашел в обменник узнать курс гривны, а мужик в окошке начал меня убалтывать устраивать с ним какой-то бизнес, он, мол, будет в Украине чего-то там покупать, а я в Польше продавать. Что, спрашивал я, продавать, а он мне в ответ, что один черт, он чего-нибудь придумает, а мне бояться нечего, потому что он абсолютно все, всю логистику, возьмет на себя. Я глянул курс и, мало чего понимая, вышел. И уже на улице до меня дошло, что в этом обменнике я был даже меньше минуты, а чуть не заключил самый важный в жизни договор. У уличного продавца я купил Московиаду в оригинале. Польский перевод я знал чуть ли не на память, так что понять украинский оригинал было несложно. В пивных нам разрешали пить свою водку, мы были обязаны докупать к ней лишь газировку. Нам это ужасно нравилось, а они, то есть официанты, ласково улыбались нам, словно детям, получившим новую игрушку. На одной из площадей, беленькой-беленькой от известки и ровненько-ровненько вымощенной новой, гадкой тротуарной плиткой, стояла лавка, только лавка эта была развернута не в сторону приятненького, известково-беленького и вымощенного, но в сторону рядов базарных лавок и будок, что тянулись внизу под обрывом, словно посад под замком. Я не слишком удивлялся тому, кто поставил лавку именно так. От известково-беленького тянуло трупной неподвижностью, а все, что могло жить, клубиться, переливаться и играть – клубилось и играло там, внизу. В грязи, нечистотах, среди развевающихся пластиковых сумок.
Мы поднялись рано утром, чтобы успеть до прибытия спортсменов, и покатили на поезде в Коломыю.
Когда же я ехал в Ивано-Франковск в последний раз, все было по-другому. Украина уже не была лениво нагреваемой солнцем летом и напитываемой холодной водой в течение всей остальной части года постсоветской лжереспубликой, которая валялась, полумертвая, в грязи, а оборотистые нео-аристократы трансформации вырезали из нее более-менее толковые куски и сплавляли их на свободном рынке. Страна очнулась от комы, сбросила с себя часть этих прохиндеев, наиболее оборотистых и требующих, а других научила, по крайней мере – теоретически, покорности.
На востоке государства продолжалась война, вооруженные, строящие из себя фашистов группы боевиков катались по стране на машинах, спизженных у Виктора Януковича из его ангара, выдающего себя за гараж, а киевские власти пытались преодолеть четверть века патологий, на основании которых государство функционировало, да еще каким-то макаром их реформировать. Шло все это как по-паханному, потому что власть сама была частью этой патологической системы, а само по себе изгнание Януковича сразу ничего поменять не могло.
Во Франковск я ехал с восточной стороны, от Хотина, от того места, в котором Збруч, довоенная граница Польши и СССР, впадает в Днестр, а тот, в свою очередь, представлял собой границу Польши и Румынии. И у меня спирало дыхание в груди. Во-первых, потому, что было красиво: зеленые, продолговатые языки возвышенностей влезали в воду, высились над небольшими долинами, по которым были проложены тропы. В Окопах Святой Троицы [81] , которыми заканчивалась предвоенная Польша, и которыми заканчивалась нынешняя Галичина, стояла пара слепых, сонных домишек и какие-то останки от старой Жечипосполиты: обломки стен, укрепленных ворот. На двери наглухо закрытого польского костела висел плакат польского "Радио Мария" [82] , с его написанным по-украински девизом "християнський голос в твоєму домi". "Голос", как сообщал плакат, можно было принимать в Киеве, Ровно, Ковеле, Городке, Виннице, Житомире и Каменце. Над этим сообщением находилось симпатичное и милое лицо брюнетки в белом платке на голове, окруженное надписями "Радио Мария" на различных языках: венгерском, литовском, словацком и даже арабском.
81
См. книгу Земовита Щерека "Вот придет Мордор…"
82
"Радио Мария" — всемирная семья католических радиостанций, которая объединяет сегодня более 60 станций в 50 странах мира. "Радио Мария" в Украине начало свое вещание в 2010 году. Это некоммерческая станция, которая существует за счет пожертвований своих слушателей. И сегодня это 24 часа вещания 7 дней в неделю. В эфире помимо религиозных передач - программы социальной направленности, дискуссии, детские передачи.
–
А во-вторых, однако, потому, что я пробовал на этот пейзаж, на эти обломки, но, прежде всего – на эти реки глядеть как на элементы головоломки на политической карте. И это тоже запирало дух. Я стоял на мосту и глядел то на один берег, то на другой, то на третий, и пытался представить, что все эти три места принадлежат трем различным политическим реальностям. Я глядел на давний советский берег и представлял себе пограничников в папахах и кожухах. Глядел на давний румынский берег и пытался представить румын в этих их странных широких касках, в песочного цвета мундирах и в обмотках на ногах. Представлял себе и польских солдат с заставы Корпуса Охраны Пограничья, вот здесь, на этом польском мысу, всунутом между советским Жванецом и румынским Хотином. Я представлял, как они глядят на две чужие страны, с данной перспективы выглядящие точно так же, как и та, что называется их отчизной, и которую они обязаны, ежели чего, защищать. Сюда приезжали польские дачники, получая в свое распоряжение пансионат, впрочем, среднего качества. Зато здесь росли абрикосы, здесь грело солнце юга, потому-то Варшава, Краков, Львов, вся Польша (которая могла себе это позволить) – тянулась сюда, на юг, поездами и автобусами. В кут и Залещики, в Окопы. Юго-восток Польши был для поляков тем же, чем Крым и Черное море для Совка и Пост-Совка: маленьким кусочком теплых стран, вентилем, через который в эти мрачные, северные страны проникало легкое дыхание экзотики.
Так что в Окопах Святой Троицы пограничники из КОП танцевали с отдыхающими дамами. Среди старинных стен, снабженных табличками, что возвел их великий коронный гетман Станислав Ян Яблоновский во времена правления доброго короля Яна [83] , между Румынией и Советским Союзом, среди абрикос, которые нигде более в холодной Польше не желали расти; польские дамы на летнем отдыхе трахали польских пограничников и наоборот. Играли граммофоны, "счастье нужно рвать как свежие вишни" [84] , пары танцевали, каблуки стучали по деревянному полу, одни басом, другие тоненько. Еще я представлял себе брюхатых мужчин в шляпах, адвокатов, помещиков, врачей или чиновников, которые приезжали сюда в собственных автомобилях с варшавскими или львовскими номерами, как они стаскивают кожаные перчатки с рук, как с глаз снимают очки-консервы, если прибыли на кабриолетах, и как они приветствуют офицеров КОП, жалуясь на протяженность и качество дорог (на дорожной карте 1939 года, дороги, ведущие сюда от Львова отмечены как "уложенные хорошо" и "уложенные средне", но требовалось сильно петлять через городки и деревни; а кроме того, мы же сами видим, что это за "уложенные хорошо дороги". После чего они садятся с ними за столом под, скажем, абрикосом, или под, допустим, развалиной, построенной еще при добром короле Яне, и проклинают советов, что забрали у Польши легендарный Каменец. Тот самый Каменец, в котором Володыёвский с Кетлингом, понятно, в небо без остановки [85] , и который стоит тут рядышком, в паре километрах, но коснуться которого нельзя, потому что над его стенами развевается красное знамя с серпом и молотом, а над воротами, которые Жечьпосполита не желала отдать бусурманину-турку, теперь висят Ленин со Сталиным. Интересно, а не сводило ли им кожу. Особенно ночью. На польской стороне играла музыка, "счастье нужно рвать как свежие вишни", горели развешанные на абрикосах карнавальные лампочки, а с советской стороны – тяжелая темень до самой Камчатки, до самого Магадана и Сахалина. Они танцевали и поглядывали на советскую сторону, и видели же, что от этой адской страны, от Большевиции, их отделяет всего лишь речечка. И что если бы только большевики захотели, то показали бы, насколько теоретической является польскость этого кусочка Жечьпосполиты, всунутого между ними и Румынией. Что все зависит исключительно от того, сможет ли нечто столь абстрактное, как международные договоры, сдержать советский тяжелый вал, который постепенно нарастал над Окопами Святой Троицы.
83
Имеется в виду Ян III Собесский (1674 — 1696).
84
Танго в исполнении Тадеуша Фалишевского, напр. Известно и во множестве других исполнений, даже в настоящее время. Поищите в Ютубе!
85
Предлагаю прочесть "Пан Володыевский" Г. Сенкевича или хотя бы посмотреть фильм под тем же названием.