Татуировка с тризубом
Шрифт:
Шатаясь по Львову, я глядел на фасады домов, видел на них следы пуль, такого рода свидетельств было без счета, и я представлял себе последнюю битву моего города. Я был горд окнами львовских домов, потому что они вызывали страх, представляли собой опасность, это из них спадала кара на тех, кто желал лишить львовян их священного права на человеческое счастье [70] . Я любил слушать своего деда, его язык несоветских львовян. Я любил наблюдать за ними, а они сильно выделялись среди советской серости, потому у них не было ни малейшего шанса на выживание. Их индивидуальность, их анцуги [71] , шляпы, котелки, шляпки и перчатки создали мой стереотип львовянина".
70
Можно подумать, что это именно львовяне в 1941 году защищали дома от "бандитов-красноармейцев".
71
ancug (так у автора) – классический костюм; странно то, что Нэт определяет язык как "силезский"; где Силезия, а где Галиция. А взялось, скорее всего, от немецкого Anzug = одежда, костюм (мужской), форма, обмундирование (но вот aus dem Anzug stossen приблизительно соответствует "дать прикурить", "набить морду", "помять костюмчик" гы-гы).
Ну да, Львов помнил лучшие времена. Не то, чтобы прямо сразу Жечьпосполиту, хотя и ее немного тоже, но прежде всего – времена Габсбургов.
В то время, когда Советский Союз уже умирал, во Львов прибыл паренек с самого конца света, с самой белорусской границы. Толстощекий, с соломенного цвета волосами, красивый селянско-славянской красотой, из деревни Задовже на позабытом всеми, забитом досками и лохматом Полесье. В этом Задовже даже трех сотен человек не проживало. Звали парня Василь Расевич [72] , и как впоследствии рассказывал мне: "я никогда не любил всей этой восточноевропейской цивилизации: музыки, фольклора, хаотичной истории". С детства, как сам говорил, он разыскивал на Полесье "следы западной цивилизации", что должно было быть, что ни говори, чем-то вроде вызова, а когда попал во Львов, то понял, что именно здесь желает жить.
72
http://www.lvivcenter.org/uk/staff/161-vasyl-rasevych/ или
И, как утверждает Костырко, который знал Расевича тех времен, он "ходил по пивным и рассказывал о Галичине". Рассказывал о прекрасном мире имперско-королевской монархии, столь сильно, курва, отличающемся от этой едва освещенного болота за окном, раздавленного Советами и дорезаемого постсоветской действительностью.
И так вот по-славянски толстощекий парень с Полесья с соломенного цвета волосами пробудил в галичанах галицкий дух.
– Люди были разочарованы Украиной, они искали альтернативы, компенсации, - говорит Костырко. Сам он не замкнулся в окостеневшем, душном мирке старых львовских воспоминаний и мифов. Рисуя, он тасует Львов, Украину, Европу, эпоху Габсбургов так, как сам их видит; там была и культура, и поп-культура. Он рисовал мандилион [73] Вероники с лицом Франца-Иосифа и персонификацию Галичины, кормящей грудью льва – символ города. Написал он и "золотую Галичину": юную женщину, сидящую в величественной позе на троне, в золотом панцире, пурпурно-синих одеяниях с то ли нимбом, то ли короной из солнечных лучей. Одной ладонью она поддерживает меч, другой – раскрытую книгу. Диадему у нее на голове венчает звезда. За троном стоит лев.
73
Мандилион (от греч. "шерстяной плащ, плат, убрус") – еще одно название Спаса Нерукотворного. См., например,или Плат Вероники - (Вуаль Вероники) — в христианстве нерукотворное изображение Иисуса Христа, которое, по преданию, появилось на платке, который святая Вероника подала Иисусу Христу, когда Он нёс свой крест на Голгофу. Так что Костырко соединяет традиции нескольких нерукотворных изображений Христа. См., например,
Независимо от того, рисовал все это Костырко с иронией или нет; если по причине некоего удивительного (и крайне опасного) выворота истории когда-нибудь родится некая независимая Галичина, то вся символическая основа для нее уже готова.
Костырко вместе со знакомыми учредил "галицийскую" пивную Pid Sinoju Flaskoju (Под Синей Бутылкой) [74] . Это название записывалось не кириллицей, а латинским шрифтом с чехословацкими диакритическими знаками, которая перемещает украинский язык ближе к центральной, а не к восточной Европе. Да и сам Костырко на своих картинах использует латинский шрифт. Латинским шрифтом пользуется он и в Фейсбуке, утверждая, что это по причине "цивилизационно-эстетических причин". Эстетика – это одно, но для Костырко важно подчеркнуть, что до 1939 года его Львов принадлежал западной цивилизации, а не восточной. Во всяком случае, Pid Sinoju Flaskoju была пивной галицийской, "галичанской". Журналисты назвали ее "австро-венгерским посольством". "Послом", - смеется Костырко, - должен был стать Расевич, который как раз тогда находился за границей, и ничего об этом не знал.
74
Поскольку это было, скорее, виртуальное предприятие (и очень скоро товарную марку выкупил владелец гостиницы "Жорж") я и не смог найти никаких сведений в "реальном" путеводителе по пивным Львова, когда искал информацию при переводе книги Щерека "Вот придет Мордор…".
Приятели раздавали приглашения-удостоверения, делали значки с Францем-Иосифом и печати с австро-венгерским гербом. "В кафе Pid Sinoju Flaskoju время остановилось в той романтическую эпоху, когда Галичина еще не принадлежала советской Украине, – было написано в меню.
Вокруг компании "галичан" наделался шум. Идея "галичанскости" расходилась по головам. До такой степени, что наиболее чуткие украинские патриоты начали обвинять их в сепаратизме. На стене одной из улиц в центре города кто-то латиницей написал "Nezalezna Hal'ychyna". Надпись можно видеть о сих пор, хотя серьезно относятся к нему только те, которые ищут сенсаций.
По мнению Павлива, причин популярности "Габсбургии" и ее императора Франца-Иосифа Первого в Галиции – две. "Во-первых, после декады постсоветского упадка Львов начал развиваться в качестве города, привлекательного для туристов, а одним из столпов этой привлекательности был и остается "император европейской провинции" с его запущенной красотой и дешевым гостеприимством", - пишет он в "У пошуках Halycyny".
И он прав, потому что Львов стал для Украины европейским Диснейлендом. Габсбургский миф был куплен и сделался машинкой для того, чтобы делать бабки. Даже пивная Pid Sinoju Flaskoju стала такой машинкой с тех пор, как ее купил владелец гостиницы "Жорж". Франц-Иосиф висит на стенах пивных и рестораций. Можно сунуть руку в трусы памятнику Захер-Мазоху и пощупать его член. Украина, в том числе и та, которая не была благословлена историей и архитектурой, как здесь говорится, "европейского типа", валом катится во Львов и, оголодавшая, бросается на улицы, забитые пивными. Она дышит атмосферой вечной европейской фиесты, среди домов, красивых своей "покинутой красотой", шатается по булыжникам, которые помнят еще Цеканию [75] , и делают свои фотографии под соборами латинской формы. Девушки и парни вытягиваются, чтобы сняться под памятниками и лепными украшениями, со стаканами в руках в характерно обустроенных пивных, потому что во Львове пивные частенько делают "под настрой". Ведь за габсбургским мифом тянется множество местных мифов. Имеется, как всем известно, знаменитая пивная "Крыйивка", выполненная в стиле бункера УПА, которую львовяне презирают, считая туристической дешевкой, фиксирующей самые низменные стереотипы. Имеется пивная типа "еврейский Львов", к которой львовяне относятся точно так же, как и к "Крыйивке" и точно по тем же причинам. Имеется пивная, ассоциируемая с мифом бориславской нефтяной горячки, и так далее, и так далее.
75
"Цекания", от ц.-к., цесарско-королевская, - это украинский, равно как и польский, перевод "Какании". Под этой аббревиатурой функционировала галицкая действительность "при старушке Австрии". (…)"Какания" произошла от названия широко известной четвертой части гиперромана "Человек (или, может, все таки Мужчина?) без свойств" - именно так Роберт Музиль окрестил свое, в то время уже блаженной памяти, отечество, в котором, как известно, "одно из этих двух обозначений, k.-k. или k.-und-k. носила на себе каждая вещь и личность, и все же необходимо было владеть специальным тайным знанием, чтобы всегда уверенно различать, какие учреждения и люди звались k.-k., а какие k.-und-k.". В другом месте Музиль пишет, что Какания "погибла из-за языковой путаницы в названии".
–
Так что пост-совки крутятся по Львову и щелкают фотки. Расевич радуется, потому что у него имеются свои "це-ка" [76] места. С ним можно договориться о встрече в пивной "под Вену" на террасе, присесть за чашкой приличного кофе и с вкусным пирожным и глядеть на Львов, который взорвался Европой и залил весь этот пост-Совок, который так сильно достает Влодека Костырку.
Впрочем, галичанское движение никогда не было чем-то большим, чем диванной забавой. Бегством от Паханата. И таким-то образом самая бедная провинция Австро-Венгрии, которая для самой Вены была "полу-Азией", для Львова сделалась землей обетованной.
76
См. предыдущую сноску.
Потому что вторая причина популярности мифа Габсбургов, по мнению Павлива, ясна: "разочарование украинской действительностью добралось, так же, и до патриотических галичан" и нашло отзвук за пределами Львова, в других давных "це-ка" городах. И склонило их к поискам "духа старой империи", который, как напоминает Павлив, заставлял себя чувствовать герою Йозефа Рота [77] одинаково в Злочеве, Сиполи и Вене, и которого (духа) "были лишены последующие времена, и межвоенная Польша, и немецкие или же советские "освобождения".
77
Да, тоска по Европе, протягивание рук к Западу, являющемуся родным миром, но который всю эту зщападную Украину едва замечает, который относится к ней словно богатый отец к нелюбимому ребенку, к тому же еще к такому, которого он поимел с любовницей, которой никогда не желал. Но западной Украине, Галичине, некуда идти, потому что мир Востока, "русский мир" – это мир нее, и она органично его отбрасывает. Я ее понимаю, потому что мой мир, Польша, не так уж сильно от этой Галичины отличается.
Но как раз именно об этом, к примеру, весь Юрий Андрухович. Писатель, которого еще при жизни объявили национальным пророком, хотя читает его, в основном, лишь западная Украина, отчасти – центральная. Восточная – очень редко. Весь Андрухович, собственно, говорит о вое по Западу. То ли его Стах Перфецкий из Перверсии, являющийся попыткой подбросить в список бонвиванов Европы собственного, украинского бонвивана; то ли Отто фон Ф,, который показывает в Москве громадный украинский фак и едущий в конце Московиады с дырой в голове на запад, в место, где пивные – это "уютные и сухие подвалы при узеньком, замощенном закоулке, где на вывеске виден симпатичный чертик с круглой от вечной попойки рожицей, с приглушенным светом, с не очень громкой музыкой и официантом, в устах которого звучит несколько загадочный оборот "проше пана". Потому что на востоке пивные обычаи совершенно другие: здесь пьют "прокисшее пиво", "ветер лохматит мокрые волосы", а "вокруг растягивается громадная азиатская, прошу прощения, евразиатская равнина, прошу прощения, страна, со своими собственными нормами и законами, и страна эта умеет разрастаться на запад, поглощать малые народы, их языки, обычаи, пиво […]".