Татуировка с тризубом
Шрифт:
На Ютубе есть ролики, на которых видно, как в Краматорск входят военные транспортеры, а на них – украинские военные. В полном обмундировании, в черных масках на лицах. На дворе стоит весна, зелень, донбасские асфальт и бетон нагреты солнцем, в воздухе лениво летает пыльца. Видно, как люди, обычные прохожие, подходят к транспортерам и ругают украинцев. Слово "Украина" в их устах звучит как проклятие. Они кричат, чтобы эти брали своего Бандеру и валили домой, называют солдат фашистами. Под конец они кричат: "Донбасс, Донбасс" и с этим своим кличем "Донбасс, Донбасс" идут вперед. Военные все время молчат, в этих своих черных масках, безличные; они заскакивают на свои машины и уезжают. "Слава Донбассу!" – кричит им вослед толпа.
Тогда еще в Краматорске на площади стоял Ленин. Его не валили, чтобы не перегибать палку, чтобы не раздражать местных. Не все сразу. Спокойно. Пока же, чтобы сделать его смешным, Ленину покрасили брючины в желто-синий цвет. Точно так же выкрасили и пьедестал памятника. А уже на этом желто-синем пьедестале кто-то нацарапал "Слава ДНР". А под этой надписью лежала свежая алая роза.
Несмотря на все это, Краматорск был на удивление приятным городом. Жилые дома вокруг центральной площади даже пытались довольно бесцеремонно притворяться, будто бы в них имеется нечто старинное, достойное, мещанское. Да и сама площадь пыталась изображать из себя рынок с ратушей посредине. То тут, то там были видны следы от пуль, но выглядело так, что на Краматорске все последние события заживали, как на собаке.
По вечерам все сидели в большой пиццерии неподалеку от гостиницы. Как будто бы ничего и не было. Каждый день людей в пиццерии было полно В лицах официантов был виден достойный профессионализм, они двоились и троились. Под пиццу брали пиво и графинчики с водкой. Иногда их брали и без пиццы. Внутри курить было нельзя, так что все дымили перед заведением. В своих тоненьких и модных свитерках все ужасно мерзли. Парни топали по льду своими мокасинами, надетыми на тоненькие носки; девушки – лодочками. Возле пиццерии росли какие-то хвойные деревца, идти нужно было слегка под горку. С этим снегом и льдом, с этими хвойными деревцами и горками – этот кусочек Краматорска ассоциировался с каким-то горным курортом. Самая удивительная на свете ассоциация. Краматорск – горный курорт! Но так было. Подвыпившие люди выходили из пиццерии и съезжали на ногах вниз, на улицу.
В Славянске был мороз, и патрулирующие город милиционеры носили зимние шапки. Но в частном порядке, не официально: у одного на голове был "адидас", у другого – поддельная "пума". Милиционеров было двое, и они были очень молодыми. Эти говорили, что им не известно, что здесь происходило в то время, когда при власти в городе были сепаратисты. Сами они были тогда в районе, пояснял они. Какие-то были у них задания. Свои дела. Все это они говорили с очень серьезными минами, на которых ни один мускул не шевельнулся. И хорошо, что шевельнулся, ведь лично я ни на секунду не собирался оценивать их правдивость.
Сейчас, говорили они, сейчас все поменялось. Есть новое начальство. Милиционеры приехали с западной Украины. Это поддержка. И что, спрашивал я, какие у вас с ними отношения? Они поглядели один на другого и засмеялись.
– Хорошие, - ответили. – Хорошие отношения.
В отбитом у сепаратистов Славянске тоже долгое время не осмеливались коснуться Ленина. В основном, его унижали. На шее повесили табличку с надписью "Я убил два миллиона жизней". Выглядел он, будто стоял у позорного столба, или словно повешенные на старых снимках, которым на шеи вешали таблички с надписью "шпион", "диверсант" или "вор". А у подножия памятника, словно мать у виселицы сына, стояла пожилая женщина.
– У нас отбирают историю! – завыла она, подходя ко мне и хватая за рукав куртки. – Целые поколения с грязью смешивают? Как они это хотят сделать? – спрашивала она с отчаянием в голосе, я же не был в состоянии определить, было это отчаяние наигранным или реальным. – Ленин, - выкрикнула она через какое-то время, - это был самый лучший человек, который ходил по земле! Даже когда расстреляли царскую семью, так он плакал!
Вокруг старушки быстро стала собираться небольшая, но толпа. Оказалось, что центральная площадь не такая уже и пустая, как казалось поначалу. Она была не столько пустой, сколько такой громадной, что люди на ней почти что и не заметны. Словно пылинки на рубашке. Над площадью висела мертвая тишина, и когда женщина ее нарушила – все попросту сбежались к источнику звука. Здесь что-то происходило. И тут же все начали разговаривать, дискутировать, размахивать руками. Кто-то начал скулить.
Никто и не заметил, как я выбрался из этого сборища.
Еще на площади стоял мужик в фуражке, точь в точь такой же, какую, похоже, на всех памятниках носит Ленин. На привязи он держал пони. Насколько я понимал, речь заключалась в том, что можно было забраться на пони, сделать фотографию, дать мужику за это денег; но ведь мы были в Славянке, а не, допустим, Ялте. И на дворе было не лето, а зима.
– И что, фотографируются люди на вашем пони? – спросил я.
– Ты чего, на голову упал, - ответил мужик с пони. – Кому оно сейчас надо, на пони фотографироваться…
– Так зачем же вы сюда приходите? – спросил я.
– А чего, - ответил тот. – Дома сидеть?
В Артемовске по автовокзалу крутились военные. Они брали наличку из банкомата. Им приходилось делать по несколько подходов, потому что за раз можно было получить только по двести гривен. Сам вокзал был старым и грустным. Артемовск вообще был грустным, чему сложно было удивляться. Таксисты тоже были грустными. На блокпост - контрольный пункт по дороге на Дебальцево – ехать они не хотели. Мужики заявляли, что там стреляют, что ракеты над головами летают, и я сам, честно говоря, не был уверен, действительно ли они в это верят или же чувствуют обязанными обосновать, почему за поездку хотят так много бабок. Но, вопреки кажущемуся, они и вправду могли во все это верить. Меня и самого это удивляло, но люди из прифронтовых местностей не до конца ориентировались, где заканчивается власть Киева, а начинается ДНР. Или ЛНР. Таксисты глядели на карту, в конце концов один из них – пузатый, лысоватый и хамоватый – сказал, что ладно. Ехали мы молча, только хамоватый время от времени чего-то бурчал себе под нос. Но это не нам, а другим, на дороге. А по ней ехали бронетранспортеры, грузовики. Вся та военная, печальная и обрюзгшая машинерия. Укрепляли Дебальцево, потому что тогда его еще планировали защищать.
Таксист высадил нас возле блокпоста и вернулся. В Попасную он не повезет нас ни за какие коврижки, с ума он еще не сошел. Вот там стреляют по-настоящему. На блокпосте стояли замерзшие солдаты. Иногда, со скуки, они подходили к обочине и пинали комья замерзшего снега. Поначалу они не хотели пустить нас дальше, но потом махнули рукой. Просили только, чтобы мы их точку не фотографировали. Они стояли между своими бетонными блоками и тупо мерзли. По какой-то причине вместе с ними стояли еще и милиционеры из дорожной службы. Похоже было на то, что им тоже сделалось скучно, и они заехали поболтать. А может, нервничали и приехали расспросить, как там ситуация. Со стороны Попасной приехали журналисты из Киева, на собственной машине. Ребята были бледненькие и слегка перепуганные.
В Попасную нас вез какой-то селянин, который не бросил свой дом, хотя ракеты летали над самой его крышей. А кроме того, у него болела жена, ей не слишком можно было шевелиться. Мужик говорил, что срать хоте на всю эту войну. Что свое он уже пожил, и на бегство ему было наплевать. Сейчас он ездил в город за лекарствами для жены, вот возвращается. Если нас убьют, что одни, что другие, говорил он, то пускай это будет дома.
На обледеневшей дороге он объезжал ямы, которые в одинаковой степени могли быть как результатом обстрела из установки "Град", так и самыми банальными ямами. Он мчал вперед, утверждая, что обстрел могут начать в любой момент. А он же везет лекарства жене.