Татуировка с тризубом
Шрифт:
Солдаты сидели в здании бензозаправки. Бензин, понятное дело, давным-давно уже закончился. По обеим сторонам шоссе были убежища. Со стороны города грохотали взрывы. Солдаты хвастались, будто бы по звуку выстрела могут узнать, будет взрыв близко или далеко. Гремело, а они говорили: "Это ничего, нечего бояться". Взрыв – а они: "Ничего не происходит". Бух – а они: "Это далеко, это не в нашу даже сторону". Трах-тарарах! "О! А теперь бегом в укрытие!". Я не знаю, врали они или нет, но когда приказывали бежать, я бежал. Убежища были выложены матрасами и одеялами, повсюду, на стенах, у входа, висели одеяла и матрасы [122] . Они были похожи на вкопанные в землю юрты. Взрывы уже не производили впечатления на солдат. Нервничать из заставляло лишь то, когда они слышали выстрелы из ручного вооружения. Тогда они покрепче сжимали свои автоматы и разглядывались по сторонам, допытывали друг друга, откуда, мол, и как далеко.
122
Автор почему-то утверждает, что то были одеяла и перины (pierzyny).
А командир выпивал. У него была припрятана бутылка польской зубровки. Я тоже пил, потому что боялся. На столе лежала картошка в мундирах и крупно порезанное сало.
– Ешьте, - предлагал командир.
Солдаты не пили. Говорили, что им нельзя. Они печально сновали по заправке. Лица у них были, как из воска. Они сидели здесь, на этом блокпосту, и говорили, что смерти не боятся. Прилетит ракета, бах, раз – и все. Все подметено, никто ничего не знает, никто ничего не чувствует, рука, нога, вот только матерей-старушек жалко, будут плакать. Но если сепары придут, подойдут, охватят с флангов… если возьмут в плен… Вот почему они так боялись ручного оружия. Всего этого тра-та-та-та. Знаете, - спрашивали они тусклыми голосами, - что они делают с нашими в плену?
– Да какие там сепары, - бурчал на них командир. – Там российская армия, понимаете? – И глядел на нас: - Надеюсь, вы понимаете, что то русские, а никакие не сепаратисты.
Мы ели картошку в мундирах, слушали взрывы и вздыхал.
На полках бензозаправки, где раньше стояли энергетические напитки, чипсы, какие-то автомобильные зарядки для мобилок – теперь стояли иконы, туалетная бумага, бутылки с перекисью водорода [123] , скотч, упаковки от давно уже съеденных яиц.
123
??? Вот зачем столько перекиси? Ткем более, что у солдат имеются индивидуальные перевязочные пакеты.
На стенках висели детские рисунки. Солнышки, нео, радуги, цветочки, облачка. А над ними – иконки. Под рисунками была пробита дыра, оставленная кулаком. Я думал: кто же это так пизданул. Может, командир, злой на кого-то из солдат. Или кто-то из подчиненных не выдержал напряжения. Перед заправкой стояла жестяная будка. На ней краской из баллончика было написано: "Жизнь – Отчизне, честь – никому". В будке было полно следов от выстрелов. Следы были только на будке. Я сомневался, чтобы ее обстреляли сепаратисты Это почему же только будку, с такого близкого расстояния…
Командир, похоже, тоже побаивался, но наверстывал миной и самоуверенностью. Солдаты водили за ним взглядами, и он чувствовал это своим затылком. В конце концов, они находились здесь, в степи широкой, одни. До ближайшей поддержки хрен знает сколько, а ближе всех – сепаратисты. Или русские. В любом случае – "те". До границы Луганской Народной Республики – пару раз плюнуть. Идешь прямо, по улице Трудовой – и сразу за поворотом. А их здесь – немного. И он знал, что если те на них наедут, никой милости не будет. Потому он пил, потом выходил перекурить, печально и меланхолично глядя в синеющий от вечера снег.
У него имелся заместитель, в присутствии которого он чувствовал себя явно лучше. Тот был здоровенный, бородатый тип, и он носил какой-то странный зимний камуфляж, выглядящий немного как ультрахипстерский лыжный костюм. Мне он казался похожим на Эрика Любоса [124] , только этот был раза в четыре больше. Великан действовал на командира словно успокоительное. Он и водка. Не знаю, был он официальным образом заместителем, возможно, он был по чину как и другие солдаты. Но он выглядел таким, который естественным путем берет на себя инициативу и командование. Уважение он испытывал только к командиру. За это командир испытывал к заместителю нечто вроде благодарности. За то, что тот не пытался подрывать его авторитет, так что хоть эту проблему можно было выбросить из головы. Ну и за то, что, благодаря нему, хорошо себя чувствует. Уверенней. Вот это как раз четко было заметно.
124
Эрик Любос (1974) – популярный польский актер театра и кино.
Расположенный рядом населенный пункт был обстрелян и хорошенько побит. Но там все равно проживало довольно много народу. Они крутились среди постоянных разрывов. Жили себе, вот и все. Для них ничего там не было: ни электричества, ни воды, ни магазина, ни банкомата. Ничего! Остались те, кому некуда было выезжать. Например, такие Дима с Иваном: желторотики, по двадцать два – двадцать три года, а уже с женами и детьми. Своей "ладой" они забрали нас назад, до блокпоста. Крышка капота копейки не закрывалась и раздражающе гремела, когда мы мчали по всем тем вертепам, удирая от призрачных бомб и ракет, которые и не собирались на нас падать. Их слышно было где-то в фоне, далеко. Ребята ехали за бабками в банкомате и за покупками, а потом возвращались домой. Вернутся, размышлял я, проедут мимо той бензозаправки с посеревшими и поседевшими от печального стресса солдатами, после чего припаркуются перед домом из белого кирпича с дырами по фасаду. Вернутся домой. Поднимутся по лестнице, откроют двери. Жена и дети будут сидеть на кухне, потому что там безопаснее всего. При свечках. А потом начнется очередной день с разрывами где-то вдалеке, с прислушиванием к очередям из автоматического оружия.
А пока что мы ехали. На блокпосте ребят уже знали, только помахали руками. Кто-то из солдат обязательно хотел, чтобы мы нашли какую-то девушку из Артемовска. Мы кивнули, лишь бы он отцепился. И въехали в Артемовск, самую большую в мире дыру, которая теперь казалась нам Парижем.
И хорошо все это не выглядело.
Громадный дорожный круг, где выездная дорога из Славянска пересекала шоссе "Киев – Ростов" представлял собой побоище.
Там стояла огромная надпись "Славянск": большие буквы из листового металла на белом постаменте. Этот металл поначалу обстреляли, а потом из баллончиков выкрасили в желто-синий цвет. Или наоборот.
А посреди круга торчал разбитый наполовину столб, из которого, словно пальцы покойника, торчали провода. Столб был похож на отрезанную руку. Автобусная остановка была сожжена и покрыта гарью. Вокруг останков на трех лапах скакала собака.
Но лавочка работала. Вообще-то, то была какая-то будка, поставленная возле пожарища. Там я купил батарейки к аппарату. Даже не ожидал, что они там будут, ведь тут, в основном, продукты продавали – тем не менее, имелись. Хозяйку звали Галиной Богдановой, опыт общения с журналистами у нее уже был. Журналисты здесь частенько останавливаются, ведь этот круг у основной дороги да еще взорванный мост за пару сотен метров – это одни из первых картин войны, которые видны, если ехать от Харькова. Так что Галина Богданова уже не раз беседовала со средствами массовой информации.
– Вот эта несчастная будка, - говорила она, - показывая на лавку среди развалин, - это единственное, что у меня осталось.
А раньше у нее с мужем был ресторан и магазин. А в будку, рассказывала женщина, товар перенесли сразу же после того, как перед домом начался сущий ад, и магазин вместе с рестораном расхренячило по кусочкам. Это во-он те развалины. Это бандит Порошенко, все ей разбомбил, а вы ему, жаловалась она, еще деньги даете. Чтобы он себе еще больше оружия покупал. Супер!