Татуировка с тризубом
Шрифт:
А чтобы чуточку расслабиться, чтобы дорога была полегче, Хасан рассказывал, что в жизни с ним случилось смешного.
– Как-то раз заказала мое такси бабуля. Подшофе, песенки поет, про войну рассказывает. Заказ: везти ее к подружке. Ну, я везу. Бабушка высаживается, говорит: "Я через минутку, товарищ, подождите". Ну, я жду. Бабка возвращается минут через пятнадцать, еще более пьяная, веселая, песни уже громче поет, говорит везти ее по другому адресу. Везу, а почему бы и не отвезти, - рассказывает Хасан. – Она выходит: "Подождите, товарищ. Так я жду пятнадцать минут, полчаса, сорок пять минут, думаю: "Э-э, надо проверить, что тут происходит". Стучу в двери, мне открывают, и я спрашиваю: "А есть ли тут такая веселая бабушка?". А они мне: "Э, не вы первый, это известная обманщица таксистов. Вечно просит привезти именно сюда, потому что из сада есть задний выход, и она всех так
Конечно же, это он байки травил, но слушать такое было приятно.
Вообще-то Хасан поддерживал сепаратистов. Когда они пришли в Краматорск, он даже радовался. Но вот столкнуться с ними он как-то не желал. По разному, говорил, может случиться.
– Так вы как, - спрашивал я, - не за ДНР?
– Я, - поглядел он на меня, - за СССР. Тут, сынок нет никого, кто за ДНР. Все только за СССР.
Мы продолжили нашу поездку через Дикое Поле. Села были тихими и спокойными. Дороги через них выглядели давным-давно забытыми. Все автомобили, что ехали через эти села, выглядели так, будто они заблудились. И грузовики – гражданские и военные. Легковые. То, что было видно, не всегда покрывалось с тем, что на карте. Несколько раз мы проезжали через заброшенные блокпосты. Несколько раз объезжали по полевым дорогам.
Хасан рассказывал, как работал в аэропорту Донецка.
– Давно это уже было. Еще при Союзе. Разгружаем самолет из Москвы, а там в багажном отсеке мужик спит. Мы его будить, а он глядит на часы и говорит: "Блин, работа уже кончилась, - и побежал. Через пару минут возвращается, совершенно ошарашенный: "Блин, где это я? Что случилось, что Шереметьево какое-то не такое? Что, блин, перестроили?". Мы смеяться: "Мужик, ты в Донбассе!". А он на это: "Блин, это мы выпили хорошенько в Москве на погрузке, так эти пидоры меня в багаж сунули… а жена же ждет, блин, убью, когда вернусь". Ну мы снова смеемся, говорим: "Да спокойно, дружбан, сейчас самолет на Москву летит, садись, а вот тебе и бутылка, чтобы не так скучно было!".
Звиздел, ясное дело, но слушать его было приятно.
Мы остановились в какой-то известной Хасану забегаловке для дальнобойщиков. Он заказал картошку и свиную котлету. Женщин за стойкой выглядела так, как будто вот-вот заснет. По телевизору показывали российские новости. Никто из присутствующих не протестовал, никому они не мешали. Как было сначала, так было и сейчас, и, похоже, так будет и всегда.
– На моей улице, - говорил Хасан, - поедая свою котлету, - люди были за ДНР, многие записались в отряды, теперь сидят в Донецке: боятся возвращаться, чтобы их не посадили. Ведь многих же посадили, про некоторых даже неизвестно – где. Семьи ищут, матери, отцы плачут – и ничего. Был человек – и нет человека. А эти, с западной Украины, - прибавил он, - тоже бывают сволочи. Вез я недавно семью через блокпост, мужик почему-то тем из Львова, или откуда они был, не понравился, что-то он им там неприятное сказал, так они его на допрос потянули, до трусов раздели, а тут мороз. Жена кричит: "Оставьте его!", а они в ответ: "Мы сейчас и тебя разденем!".
И вот черт его знает, звиздел он или нет.
В Мариуполе было холодно. Зима, мороз, а над городом, словно панорама Мегалополиса Смерти, темнела Азовсталь. Я глядел на эти черные, громадные объемы, на трубы, на высоко поднявшиеся леса, высящиеся над пейзажем, словно какая-нибудь – я не преувеличиваю – горная цепь или скайлайн Нью-Йорка, захваченного какой-то мрачной расой из центра Земли. Я глядел на эту страшную сказку советских роботов и не мог поверить в то, что вижу.
И по всему этому вились железнодорожные рельсы, мостовые из перемороженного, полопавшегося и залатанного асфальта, и выглядело все слишком апокалиптично, производило слишком большое впечатление, чтобы быть попросту гнетущим.
Буквально в паре километров дальше шла война, и милиционеры дорожной службы, которые нас тормознули, уже не носили своих неуклюжих комбинезонов, похожих на комбинезоны лыжной сборной СССР и смешное скрещение ушанок и восточноевропейских кожаных фуражек с козырьком, но военную полевую форму американского покроя. На высоте груди, на пуленепробиваемых жилетах у них висели автоматы. Подвязки шлемов под подбородками были расстегнуты, ремешки свисали, словно у американских солдат во Вьетнаме. Выглядели они cool.
Да, но эти вот, из Мариуполя, выглядели по-западному, но страха как-то не пробуждали. Нашу ладу-копейку они остановили просто рукой, а не советским жезлом. Выглядели они словно серьезная армия, хотя мы знали, что это милиция, потому что так было написано на боку стоящего тут же внедорожника SUV. Такие машины, вроде как, дорожной полиции раздали из частной коллекции Виктора Януковича, когда его резиденцию захватили ребята с Майдана.
Эти были из-под Ивано-Франковска, с запада, их дом находился в доброй тысяче километров к западу отсюда, но точно так же они могли находиться и в тысяче километров к востоку. У себя, в ивано-франковской области, они были обычными гаишниками и носили дебильную форму украинской дорожной милиции. А теперь их переодели под армию, дали в руки автоматы, но в головах, под шлемами, под маскировочной формой, под пуленепробиваемыми жилетами они оставались такими же постсоветскими гаишниками – и звиздец. До их родной области, где они тихо и мирно выдаивали взятки, было с тысячу километров, а вот до линии фронта – всего несколько. До линии фронта, со всеми его трагедиями и драмами, со сломанными жизнями и расхеряченными в холодину домами, было всего лишь несколько километров, а они затормозили нас здесь и, как ни в чем не бывало, рассчитывали на взятку. Как всегда, как будто у себя дома. Инстинкт оставался инстинктом. Впрочем, а может быть по-другому они просто и не умели.
Старая лада-копейка, которой управлял Виталий, издали выглядела так, словно едва-едва ездила, потому именно ее и выбрали. Срабатывали только три скорости, тормоз схватывал у самого пола, сцепление гуляло, но все это как раз никто и не проверял. Наверняка им этого и не хотелось. Я их понимал, мне бы тоже наверняка не хотелось. Но они выглядели разочарованными фактом, что все указатели и фары работали. Под капотом все тоже было более-менее в порядке, тогда они начали шерстить документы Виталия, пока, в конце концов, чего-то не дошерстили. Нам приказали оставаться в копейке, сами пошли в SUV. Мы курили с Виталием и мерзли, потому что холодно было ужасно. Виталий нервно поглядывал в зеркальце и, чтобы как-то убить время, рассказывал, как служил в армии в Херсоне, аккурат, когда русские занимали Крым. Сам он был танкистом. Правда, ему не очень-то и было что рассказывать, потому что, говорил он, им приказали ничего не делать и оставаться на базе. Парень глубоко затягивался сигаретой "кэмэл" в желтой упаковке и мрачно прибавлял, что теперь вот его приятели на него выступают, что он, мол, отдал Крым русским. И не то, говорил он, чтобы сильно рвался в бой – у него жена, дети, бизнес по монтажу кондиционеров – та, блин же, сверху же поступали приказы тихо сидеть по базам.
Выкурили мы где-то по четыре сигареты, Виталий закончил рассказывать про службу в танкистах в Херсоне, все чаще начал поглядывать в зеркальце и ругать пидоров с Западной Украины, которые не отдают документы и явно требуют взятку. Наконец, после миллиона лет ожидания, из внедорожника лениво вылез мент и, постукивая документами по ладони, словно в дешевом фильме, ели волоча ноги по замерзшей в камень земле, подошел к ладе-копейке Виталия. Мина при этом у него была такая, словно в этих документах он уже обнаружил государственную измену. Мент сделал жест рукой. Виталий вздохнул, вылез из машины и пошел за ним. Теперь уже я один нервно курил и поглядывал в зеркальце. Остальные мусора из Франковска, переодеты в армейских, стояли на обочине и высматривали, кого бы сцапать следующего. Я вышел из лады и подошел к ним. А это были пацаны. Говнюки с гладкой кожей, с обкусанными ногтями и сволочизмом в глазах, выращенные на российских сериалах. На шоссе, в тени Азовстали, подпрыгивали машины. Какие-то "лады-самары", какие-то "зазы", какие-то внедорожники, некоторые дорогие, а некоторые – только изображающие из себя дорогие.
– Может этого вот, - обращался младший к старшему, а тот посылал его.
– С этим все в порядке. Гляди: нормальная тачка. Что ты у него найдешь? А вот тот, гляди?...
– Тот тоже нормальный, - обиделся младший.
– Но получше, - ответил старший и замахал рукой. Мужик за баранкой съехал на обочину, матюгаясь при этом, наверняка, на чем свет стоит. Он знал правила игры, все знали. Младший пошел его обрабатывать, а старший со скуки стал меня обо всем расспрашивать. Сколько в Польше зарабатывает полицейский, берут они или не берут, как оно вообще живется, каких машин больше всего ездит, много ли "лад" еще осталось.