Тауэр, зоопарк и черепаха
Шрифт:
История, которую капеллан пересказывал на протяжении всего обеда из трех блюд, он сопровождал яркими театральными жестами. Покончив с жареным каплуном, капеллан отодвинулся от стола и потер руками спину, как будто заболевшую от вынашивания кроликов. А когда он в четвертый раз наполнил бокалы, то натянул пальцами кожу у глаз, обнажил передние зубы и зашевелил носом. А когда внесли ягодный пудинг, святой отец, который был ростом под два метра, скакал по столовой, изображая кроличьи прыжки. Бифитер смотрел на капеллана не отрываясь. Но когда преподобный Септимус Дрю утер белым платочком слезы, выступившие от хохота, и спросил друга, что он думает о Мэри Тофт,
— Кто это?
Вернувшись домой, капеллан убрал совок под кухонную раковину, старательно вымыл руки и поставил на огонь скорбный чайник на одну чашку. Он сидел в одиночестве за кухонным столом, прихлебывая клюквенный чай, и его мысли снова вертелись вокруг Руби Дор. Не в силах более выносить муки одиночества, он поднялся, вынул из ящика рядом с раковиной стопку рецептов и сел выбирать орудие обольщения.
Когда выбор был сделан, святой отец прихватил письма, вынутые рано утром из абонентского ящика на почте, и отправился в кабинет сочинять проповедь. Сидя за письменным столом, он вспорол ножом из слоновой кости брюхо первому конверту и заглянул внутрь. Дочитав письмо до конца, он принялся читать снова, желая убедиться, что понял все правильно. Затем он сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в ящик стола. Он сидел ошеломленный, откинувшись на спинку стула, и прикидывал, есть ли у него шанс стать лауреатом Премии за эротическую прозу, на церемонию вручения которой его пригласили.
Бальтазар Джонс стоял у дома номер семь на Тауэрском лугу и стучал в дверь. Когда после нескольких томительных минут ожидания ему так и не открыли, он поставил на землю клетку, приложил к оконному стеклу ладони и попытался разглядеть, что делается внутри. Наконец йомен Гаолер появился в дверях в халате, подпоясанном на выступающем животе, рукой он прикрывал глаза от сияющих мраморных облаков.
— С вами все в порядке? — спросил Бальтазар Джонс.
Йомен Гаолер почесал грудь:
— Я сегодня почти не спал.
— Можно мне зайти на минутку?
Йомен Гаолер отступил на шаг, пропуская гостя.
— В кухне у меня теплее, — сказал он.
Бальтазар Джонс прошел по коридору и поставил на стол клетку. Йомен Гаолер сел и провел рукой по волосам.
— Что это? — спросил он, кивая на клетку.
— Этрусская землеройка королевы. Надеюсь, вы за ней присмотрите. Она отличается чрезвычайно тонкой психической организацией.
Йомен Гаолер поднял на него глаза.
— И как же ее увидят посетители, если она будет жить у меня дома? — поинтересовался он.
— Они могут договариваться о визите заранее, хотя, если честно, лично я не огорчусь, если они вовсе ее не увидят. Я лишь хочу быть уверенным, что она останется жива.
— Давайте посмотрим на нее.
Бальтазар Джонс сунул руку в клетку и снял крышку с маленького пластмассового домика.
Йомен Гаолер поднялся и заглянул внутрь.
— Я никого не вижу, — сказал он.
— Она в углу.
Хозяин взял очки и посмотрел еще раз:
— Это вон то создание? А вы уверены, что оно живое?
— Разумеется, уверен. Я видел утром, как она шевелится.
Йомен Гаолер продолжал созерцать зверушку, затем почесал затылок и изрек:
— Честно сказать, сомневаюсь, что мне нравятся землеройки.
Бифитер мгновение вглядывался в его лицо.
— Еще вы у меня записаны помощником по уходу за пингвинами, — сказал он. — Их подарил президент Аргентины. Очевидно, они все-таки с Фолклендов.
Проводив Бальтазара
Геба Джонс пришла в бюро находок Лондонского метрополитена раньше обычного, разбуженная рыжими ревунами. Она окончательно разозлилась, обнаружив, что из дома пропал не только муж, но еще и грейпфрут, который она купила себе на завтрак. Теперь поставила чайник и, дожидаясь, пока закипит вода, исследовала содержимое холодильника и отыскала за упаковкой морковного супа одинокий кусок клюквенного пирога «Бейквелл», принадлежавший Валери Дженнингс. Соблазнившись вишенкой, положенной сверху, она решила, что коллега не станет возражать, если она его съест. Геба Джонс отнесла пирог на свой стол и откусила кусочек. Однако она так и не насладилась чудесной миндальной начинкой. Потому что руки тут же потянулись к дневнику жиголо, и она до такой степени увлеклась вступительной частью, повествовавшей о том, как его любовница разбила каблуком стол в зале заседаний, что доела пирог, даже не заметив.
Когда она уже стирала с губ предательские крошки, зазвонил телефон.
— Да, действительно есть такая, — ответила она, переводя взгляд на надувную куклу с красной дырой вместо рта. — Блондинка… Понимаю… Белые… Нет, туфли точно белые, я вижу отсюда… В таком случае вряд ли это ваша… Мы с вами свяжемся, если ее принесут… Мы всегда аккуратно обращаемся со всеми находками, какие к нам поступают… Я прекрасно вас понимаю… Не стоит… Каждая на своем… Обязательно… Всего хорошего.
Усевшись обратно на стул, она уперлась взглядом в коробку с прахом и стерла с крышки пыль своими кукольными пальчиками. Затем потянулась к одному из телефонных справочников Лондона, стоявшему на полке над столом, и пролистала страницы до фамилии Перкинс. Геба Джонс готова была заняться поисками иголки в стоге сена, — этот метод они с Валери Дженнингс вынуждены были применять нередко. Поскольку время от времени он приносил плоды, то обе прибегали к нему в самых безнадежных случаях, веря в удачу, как верят картежники. Она поглядела на первую фамилию в списке и набрала номер.
— Здравствуйте, это мистер Перкинс? — спросила она.
— Да, — последовал ответ.
— Говорит миссис Джонс из бюро находок Лондонского метрополитена. Я звоню, чтобы спросить, не теряли ли вы недавно в метро что-то из личных вещей.
— Я бы и рад, дорогуша, только я уже больше двадцати лет не выхожу из дома.
— Прошу прощения за беспокойство.
— Ничего страшного. Всего доброго.
Она поглядела в справочник и набрала следующий номер:
— Алло, это доктор Перкинс?