Тауэр, зоопарк и черепаха
Шрифт:
— Кто говорит?
— Миссис Джонс из бюро находок Лондонского метрополитена.
— Доктор на работе. Я приходящая уборщица. Мне что-нибудь ей передать?
— Вы не знаете, не забывала ли она недавно в метро деревянную коробку? На коробке медная пластина с именем Клементина Перкинс.
— Вряд ли, — ответила уборщица. — В семье доктора Перкинс нет Клементин.
Когда Геба Джонс повесила трубку, в бюро появилась Валери Дженнингс в своих обычных черных туфлях на плоской подошве. Однако, когда она повесила синее пальто на вешалку рядом с надувной куклой, она не сказала ни слова о задержках на Северной линии, из-за которых страдает человеческое достоинство, потому что на перроне собирается толпа и все норовят толкнуть. Не сказала она ни слова и про отвратительную погоду и вероятный снегопад,
— Надеюсь, ты не переживаешь из-за этих ушей? — поинтересовалась Геба Джонс, вспомнив о том, как Валери Дженнингс в конце концов удалось освободить от передней половины пантомимной лошади, в результате чего оба уха оторвались. — Я вчера забрала лошадь домой, и Бальтазар сказал, пришьет их так, что никто и не заметит.
— Все гораздо хуже, — призналась ей коллега.
— Что случилось? — спросила Геба Джонс.
— Когда вчера ты уехала, Артур Кэтнип пригласил меня на обед.
— И что ты ответила?
— Согласилась… Он застиг меня врасплох.
Последовало молчание.
— Но и это не самое скверное, — продолжала Валери Дженнингс.
— Что же тогда?
— Я не хочу с ним обедать.
Вечером того же дня, потерпев неудачу в поисках хозяина праха, Геба Джонс, сгорбившись, шла в темноте по Водному переулку. Хотя она была рада тому, что ко времени ее возвращения с работы всех туристов изгоняют с территории крепости до следующего дня, зимой ее пугала одинокая прогулка, когда единственным источником света оказывается мерцающая луна. Проходя мимо Ворот Изменников, она вспомнила один раз, когда Милон нырял за упавшими под деревянную решетку монетками, которые туристы по традиции бросают в Темзу. Не обращая внимания на туристов, которых в крепости было еще полно, они с Шарлоттой Бротон стянули с себя одежду и спустились по запретным ступеням к воде в одних трусах и майках. Они нагребли несколько горстей монет к тому времени, когда поднялась тревога. Взбежав вверх по лестнице в отяжелевшем от воды белье, они увернулись от заметивших их бифитеров и помчались по булыжной мостовой. Когда они свернули на улицу Монетного двора, несколько свободных от дежурства бифитеров, заметивших парочку из окон своих домов, тоже присоединились к погоне. В итоге воришек загнали в угол рядом с Кремневой башней, и они стояли склонив головы, и с них капала вода. Мало того что они вызвали гнев своих родителей и всех бифитеров Тауэра, их еще и отправили объясняться перед самим главным стражем. Монеты, как полагается, вернули обратно в мутные воды, за исключением одного золотого соверена, который Милон украдкой сунул в трусы, а потом хранил с остальными сокровищами в жестянке из-под ирисок, пока через два года не подарил Шарлотте Бротон в обмен на поцелуй.
Геба Джонс вошла в Соляную башню, темную, если не считать света в верхнем этаже. Пройдя мимо двери Милона у площадки винтовой лестницы, она подумала, вспомнит ли муж, что завтра их сыну исполнилось бы четырнадцать лет. Пока Геба Джонс переодевалась в спальне в одежду потеплее, она припомнила времена, когда она возвращалась с работы и ее встречали. Она спустилась в кухню и, пока искала в шкафчике сковородку, припомнила времена, когда ей приходилось прикрывать кухонную дверь из-за стоявшего в доме шума. Если муж не играл песни Фила Коллинза на казу Милона — несносная привычка, из-за которой она начала прятать инструмент, — то пытался помогать сыну с домашним заданием. Когда задание было не по английской истории, Бальтазар Джонс расхаживал по гостиной, выдавая ответы наугад. Когда ему попадался вопрос, ответ на который он не знал, ему даже хватало храбрости в этом сознаться. Тогда он выходил из комнаты под предлогом, будто ему нужно в сортир, и лихорадочно листал под кроватью священную книгу, в которой содержался ответ на самый сложный вопрос на свете: как решать дроби? Затем он с видом триумфатора появлялся в дверях гостиной, силясь удержать формулу в голове, и они оба, отец и сын, продолжали сражаться с математикой, пока чудовище не оказывалось поверженным.
Приготовив
Глава девятая
Бальтазар Джонс проснулся рано и перевернулся на спину, отдвигаясь от жены, которая что-то бормотала во сне у него под боком. Дожидаясь, пока его снова сморит сон, он вспомнил вопрос, заданный ему Гебой Джонс неделю назад: как бы сейчас выглядел Милон? Он пытался себе представить, какого бы он стал роста, как выглядело бы лицо, всю жизнь представлявшееся ему лицом ангела. Он не узнал счастья научить сына бриться, и бритва, принадлежавшая деду мальчика и объехавшая с ним всю Индию в помятой серебристой жестянке, так и лежала в ящике рядом с носками бифитера, потому что ее было некому передать.
Не в силах больше выносить этих мыслей, он встал и оделся в ванной, чтобы не тревожить жену. Он вышел из Соляной башни, не позавтракав, и почти не обратил внимания на летевшие сверху хлопья снега, похожие на птичьи перья. Он переходил от одного вольера к другому, пытаясь себе представить, как звучал бы теперь голос мальчика. Проводя одиннадцатичасовую экскурсию, он так и не собрался с духом отвести туристов на лобное место и лишь показал, где оно находится, стоя в дверях церкви и прощаясь со словами, что экскурсия уже закончилась. От возмущения даже американцы, которым бифитеры всегда прощали слабые познания в английской истории из-за неизменной щедрости, не оставили чаевых. Он прошел через Тауэрский луг к Водному переулку, но там в толпе туристов ему то и дело мерещился сын. Он отправился проверить, надежно ли запирается загон комодского дракона и готов ли зверинец к приему посетителей, которые ожидались уже через два дня. Однако, проверяя надежность засовов, он был в состоянии думать лишь о том, как Милон радовался бы громадной ящерице, способной опрокинуть лошадь.
Он вспомнил о встрече с посланником из дворца, только когда заметил, как тот шагает по крепости, кутаясь в пальто. Бифитер поспешил в «Джин и дыбу», ругая себя за то, что так и не смог придумать внятного объяснения, куда подевались птицы с желтыми бровями, и резко распахнул дверь.
— Что значит пингвинов нет? — спросил Освин Филдинг, опираясь на столик под вставленным в рамку автографом Рудольфа Гесса.
— Они так и не прибыли, — пояснил Бальтазар Джонс, понизив голос, чтобы не услышали другие.
— Тогда где же они?
Бифитер поскреб белую бороду.
— В данный момент я не могу ответить на этот вопрос, — сказал он. — Водитель говорит, заехал на заправку, а когда вернулся от кассы, обе двери, и задняя, и пассажирская, были открыты, а пингвины исчезли.
— Кто был на пассажирском сиденье?
Бифитер отвернулся.
— Один из пингвинов, — пробормотал он.
— Проклятье, — сказал конюший, проводя ладонью по остаткам волос. — Аргентинцы решат, что мы специально их потеряли. Не хотелось бы нового скандала. Послушайте, если кто-нибудь спросит, где они, отвечайте, что они приболели из-за переезда или что-нибудь в этом духе и что сейчас они у ветеринара. А я тем временем потихоньку все выясню.
Освин Филдинг отхлебнул апельсинового сока, внимательно глядя на бифитера.
— Есть что-нибудь еще, о чем мне следует знать? — спросил он. — Я не хочу никаких неожиданностей, когда зверинец откроется для посетителей.
— Все остальное идет строго по плану, — заверил бифитер. — Если не считать странствующего альбатроса, все животные чувствуют себя прекрасно. Жирафам очень понравилось в крепостном рву.
Придворный нахмурился.
— Каким жирафам? — спросил он.
— Ну, таким, с длинными шеями.