Таврия
Шрифт:
Было это как гром с ясного неба для семьи и для узкого круга друзей Мурашко, — панскую же Асканию в тот день взбудоражило совсем другое событие: из далекой Америки вернулся, наконец, молодой хозяин Вольдемар.
Из Крыма в Асканию он прикатил через Перекоп на новом автомобиле, сидя сам за рулем в защитных от солнца очках. Для большинства автомобили были в то время еще диковинкой, и там, где пропылил степью паныч, пастушата с криком выбегали на шлях, нюхали пыль: чем пахнет?
Приезда Вольдемара в Аскании с нетерпением ждали и панская челядь, которая считала его своим заступником
Подчиненные имели от Вольдемара Эдуардовича приказ — величать его просто панычем. Либерализм молодого Фальцфейна дошел до того, что он, в отличие от других Фальцфейнов, почти не занимался рукоприкладством и не требовал от рабочих снимать перед ним при встрече шапку. Оставайся в шапке, лишь бы поклонился!
Никого не наказывал паныч своей властью, ни одного штрафа ни на кого не наложил. При нем был введен твердый порядок, что рабочих наказывают управляющие и приказчики, а он, паныч, только милует.
Не успел Вольдемар оглядеться в Аскании, как уже потянулись к нему отовсюду с жалобами и прошениями. Паныч миловал налево и направо. Разные — большие и малые, холуи и подгоняльщики, потея, толпились в его прихожей, перехватывали его на всех аллейках, наперебой выпрашивали ласки, торопясь утопить перед ним своих конкурентов.
У Гаркуши относительно этого была своя линия. По опыту он знал, что разговаривать с панычем в прихожих гораздо труднее, чем где-нибудь на вольном воздухе, когда он сам, скажем, прикатит к тебе в табор. Там, в имении, над ним, как мухи, роятся всякие подлизы, а тут ты один. Там ты, охотясь за ним, запыхаешься, как пес, стоишь и двух слов не можешь связать, а здесь он застает тебя подготовленным, уравновешенно шутливым, при обязанностях, в пыли, на страже его же собственных интересов. Здесь, а не там будет топить Гаркуша своих завистников! Здесь, в своей стихии, если дело дойдет, вонзит он клыки и самому Густаву Августовичу в ребра!..
Не подвела Гаркушу его линия. Вскоре, объезжая свои экономии и степные таборы, паныч Вольдемар действительно заглянул и в Кураевый.
В этот день батраки Гаркуши работали далеко от табора, уже на уборке, а при самом таборе Гаркуша оставил только около десятка сезонников, преимущественно заболевших и покалеченных, которые вместе с дворовыми строгали ток, подметали, убирали и готовили его к молотьбе.
Сам Гаркуша был почти безотлучно на току, зная, что если молодой хозяин приедет, то прежде всего заглянет сюда.
Было близко к полудню, когда люди, работавшие на току, заметили в степи автомобиль.
— Эй, приказчик, мотай на шлях!
— Сдается, хозяйская чертопхайка прет!..
Гаркуша
— Вы за работой следите, а не за чертопхайками!
И, повернувшись в сторону чертопхайки спиной, он стал с еще более озабоченным видом следить за работами на току и подгонять людей. Накричал на какую-то женщину, которая будто бы строгала не так, как нужно, и, выхватив у нее строгало, сам принялся сердито строгать. И лишь когда машина свернула уже к табору, Гаркуша, отбросив прочь строгало, с неожиданным проворством метнулся наперерез автомобилю.
Паныч, заглушив мотор, разминаясь, вышел из машины, долговязый, высокий по сравнению с Гаркушей, как дорожная верста, в клетчатой рубашке с засученными рукавами. Голова паныча, маленькая, с каштановым ежиком, как-то не шла к его широким плечам, ко всей вытянутой, хотя и довольно хорошо сложенной фигуре. Округлое личико тоже поражало мелкими сусличьими чертами и было сейчас влажно-красным, разопревшим, точно только что из бани. Сколько помнит Гаркуша молодого хозяина, всегда это личико было вот такое моложавое, разопрелое, покрытое как бы едва заметным пушком, хотя паныч уже давно имел своего парикмахера и ежедневно брился.
— Весьма рад видеть вас при полном здравии, паныч! — говорил Гаркуша, пока молодой хозяин, протирая очки, как-то беспомощно, по-сусличьи моргал своими безбровыми водянисто-сизыми глазами. — Как же вам путешествовалось по тем америкам? С медалью, говорят, вас?
— С двумя, Гаркуша, — довольно ответил паныч. — Серебряная и золотая…
— Не подкачала-таки наша шерсть, хе-хе…
— Обе должны были быть золотые, да… сами же американцы ножку подставили.
— Ах, черти! Умеют, значит?
— Еще как… Волчья хватка. Щенята мы перед ними, Гаркуша.
— Вы подумайте! — деланно ужаснулся приказчик. — А то правда, паныч, что своих баламутов они на электрические табуретки сажают?
Вольдемар улыбнулся.
— Все у них по последнему слову техники, Гаркуша… Посадят, чирк — и только пепел от него.
— До чего додумались, собачьи головы, — захохотал приказчик, давая понять, что он оценил шутку хозяина. — Комедия, да и только!..
Пошли осматривать ток.
Поздоровавшись с людьми, паныч поинтересовался, есть ли у кого-нибудь жалобы, и сразу выяснилось, что жалоб уйма.
— Штрафами замучили!
— Хлеб дают сырой..
— Вольных заставляют работать.
— Что я слышу? — удивленно обратился паныч к приказчику. — Может, вы мне еще и намордники на людей заведете, как там за Днепром, у князя?
«Может, и заведем, если будет туго с водой», дерзко подумал приказчик, но внешне оставался весь покорность и внимание.
— Немедленно, сегодня же, чтобы были мне поданы списки оштрафованных, — продолжал паныч, — я сам посмотрю и постараюсь разобраться… Потом вот эти слабые, больные, раненые… Зачем они в самом деле здесь? — спросил удивленно паныч, хотя и не сказал, чтобы немедленно освободить людей от работы, и Гаркуша хорошо знал, что паныч не скажет этого.
— Сами не хотят лежать, потому что кто ж им за болезнь платить будет? — говорил Гаркуша панычу, идя с ним к паровику. — А потом еще и гудят… Народ!