Тайфун Дубровского
Шрифт:
— Теперь никто не войдет.
Расстегивает ремень на своих джинсах, сбрасывает их и снова опускается на кровать, рядом со мной.
Его рука дрожит, когда он протягивает ее к моим розовым полупрозрачным трусикам.
Меня смущает его взгляд, и заводит одновременно. Владимир протягивает руку к моим волосам, стянутым лентой, и развязывает ее, освобождая локоны, рассыпающиеся по моим плечам. Смотрит завороженно. Буквально пожирает взглядом.
И я мысленно тоже смотрю на себя со стороны: стройное загорелое тело, высокая полная грудь, вздымающаяся над краями тонкого, полупрозрачного розового бюстгальтера… купленного в тот день, когда мы в Англию собирались… выбранного им самим. Сквозь чашечки просвечивают соски, и именно туда сейчас направлен настолько горячий взгляд, что кажется, способен обжечь меня. Все еще плоский и гладкий живот, ни намека на беременность, над крошечным треугольником трусиков, таких же розовых и полупрозрачных, как и лифчик, лишь слегка прикрывающих темную поросль волос. При одной мысли о том, что Дубровский видит меня такой — почти обнаженной, привлекательной и возбуждающей, хочется броситься на него самой. Нет больше сил ждать…
— Мне нравится, как смотрится этот комплект, — хрипло произносит Владимир. — Когда выбирал его, чувствовал: если увижу его на тебе — с ума сойду.
И он жадно притягивает меня к себе, с такой необузданной страстью, безумной, сносящей голову потребностью, с тихим рычанием, что кажется от одного осознания силы этого притяжения уношусь в бесконечную нирвану. Его зубы впиваются мне в шею, но не причиняют боли, эта диковатая манера страсти лишь умело разжигает желание, которое к этому моменту уже кажется нестерпимым.
Еще до того, как Владимир опускает голову и сдвинув чашечки бюстгальтера, захватывает губами сосок, из моего рта вырывается прерывистый стон. Его ласки невероятно искусны. Выгибаюсь под его руками, мотаю головой, тело содрогается от страсти. Затем его рука скользит вниз по талии, касается пупка, проводит косточками пальцев по животу. И еще ниже, к темному треугольнику волос. Голубые глаза темнеют, становятся почти синими. Блестят, пожирают.
— Я не могу больше ждать, любимая.
— Я тоже.
Он просовывает руку мне между ног. Приподнимаю бедра ему навстречу. Я мокрая, содрогающаяся от желания, готовая умолять взять меня. Владимир начинает нежно, едва заметными касаниями ласкать меня там. Но мне мало, не хочу нежности. Почти насаживаюсь вперед на его пальцы. Бедра сами приходят в движение, еще один умоляющий стон.
— Пожалуйста, — выдыхаю, мой голос надтреснутый, жалобный.
— Да любимая? — движения руки становятся ощутимее, его палец проникает меня, а следом второй, вырывая новый громкий возглас из моего горла.
— Возьми меня, — задыхаюсь от удовольствия. — Полностью.
Но он не отвечает, продолжая мучить меня касаниями, гладить самое чувствительное место, и при этом совершать похожие движения языком у меня во рту.
— Это ты сводишь меня с ума.
Владимир опускает голову и начинает ласкать языком мой живот. Большим пальцем продолжает гладить клитор медленными, возбуждающими движениями, а два других пальца ритмично двигаются внутри меня. Меня словно горячей волной накрывает. Все внимание сосредоточено на этих движениях. Они продолжаются, зарождая внутри еще большую волну, пока она ошеломляющим ударом не разбивается, и я вместе с ней, не разлетаюсь вдребезги, вцепившись в простынь, сжимая веки, исступленно содрогаясь в конвульсиях. Мне кажется, я пережила землетрясение. Все тело охватывает нега, хочется спать, упасть и погрузиться в забытье, не думать о бесстыдстве, которое только что тут происходило и которое невероятно смущает меня.
Мужские руки нежно гладят мое подрагивающее тело, снова касаются груди, теребя соски, сжимая, потягивая. Это продолжается долго, пока не понимаю, что завожусь снова, что уже нет одурманивающей усталости. Что потребность снова разгорается внутри с утроенной силой. Пока тело снова не становится натянутой струной, которая вот-вот лопнет.
— Прошу, — мольба срывается с моих губ. Нет больше сил ждать. И Владимир тоже на грани, чувствую, что его напрягшееся тело вот-вот взорвется.
— Скажи, чего, — наклоняется и шепчет мне на ухо.
— Тебя! — выкрикиваю неистово и в этот момент он входит меня, твердый как камень, вынуждая судорожно ловить ртом воздух, и чуть податься назад от болезненного ощущения наполненности.
Он это понимает и отстраняется. Но я обхватываю его ногами, не желая отпускать. Неудовлетворенное желание нарастает, спираль закручивается в пружину. Владимир замирает во мне, продолжая нежно и успокаивающе гладить мое тело. А затем выходит из меня, оставляя мучительную пустоту.
— Я не хочу навредить тебе. Боюсь сделать больно. Складка на его лбу показывает огромное напряжение, лоб покрыт испариной.
— Ты нужен мне. Весь. Сейчас, умоляю…
Он хватает меня за бедра, разводит широко, проводит концом вверх и вниз промеж двух лепестков, размазывая по ним влагу. И снова входит в меня, до упора, начиная двигаться глубокими толчками, сжимая моя ягодицы. Совершаю ответные движения, извиваюсь всем телом навстречу, желая почувствовать его в себе еще глубже.
Запускаю пальцы в белокурые волосы, тяну, понимая, что причиняю боль. Наши поцелуи сейчас сродни укусам. Ощущения становятся невыносимо болезненными, мы подходим к острой грани одновременно и содрогаемся от экстаза. Владимир взрывается во мне, с громким стоном, исторгая свое семя. В это мгновение чувствую себя самой счастливой, полное единение, мы одно целое, сплетенное тугими объятиями, одна душа, одно сердце. Нет ничего дороже этой обретенной близости.
Следующие несколько часов мы то одевались, то раздевались. Дубровский ненадолго оставил меня одну и совершил вылазку на кухню. Я дико смущалась — ведь все обитатели дома наверняка поняли наше затворничество. Как же неловко, в этом плане, жить в огромном замке!
— Может они подумают, что мы выясняем отношения. Долго и мучительно обсуждаем вопросы… любви и брака. Сидим за столом, — Дубровский кивает на миниатюрный столик возле окна, на котором навалено несколько стопок книг, — и обсуждаем.
В его голубых глазах пляшут лучики смеха, едва не задыхаюсь от его красоты.
— Ну да, конечно, — фыркаю, притворяясь обиженной. — Хватит смеяться надо мной.
— Твоя стыдливость очаровательна, — серьезно отвечает любимый. — Но мы почти муж и жена. И вообще, такие вещи никого не должны касаться. Прислуга знает свое место. Не переживай.
— Может нам к ужину хотя-бы спуститься?
— Хорошо.
Но перед ужином иду в душ, и Владимир заходит следом. Снова горячие поцелуи, ласки. Повинуясь порыву, опускаюсь на колени, обхватываю его восставшее неутомимое естество губами, беру в рот, сходя с ума от собственной смелости.