Тайфун
Шрифт:
— Что поделаешь!
— Сейчас девочка совсем плоха: последние дни ничего не ест, только воду пьет. Никаких лекарств ей не давали, и все-таки она еще жива. А родители, видя, что дочь не умирает, не то что не радуются, а наоборот — тоскуют, удрученные.
Тхин остановилась.
— Представить страшно такую жестокость!
— И вот сегодня, идя домой с поля, я встретила нескольких крестьян, что живут по соседству с Кхоанами. Они говорили о приготовлениях к похоронам. Я спросила, кого и где собираются хоронить. Они сказали — дочь Кхоанов. Я сразу все поняла и побежала искать тебя.
Девушки прибавили
Дом Кхоанов стоял в центре хутора, новый дом, выстроенный совсем недавно. Двор его еще не успели вымостить кирпичом, как принято во всех крестьянских хозяйствах. Сад был небольшой, но густо засаженный и ухоженный. В огороде — грядки с капустой и другими овощами. Возле дома росло несколько банановых деревьев. Их длинные, широкие, похожие на раскрытый веер листья свисали почти до земли, а между ними виднелись огромные гроздья созревающих бананов. И все-таки чувствовалось, что благополучие покинуло этот дом, построенный, очевидно, после аграрной реформы.
Четыре мальчика, от двенадцати до шестнадцати лет, с воплями носились по двору вокруг котелка с рисом, стоявшего на незажженном очаге. Ребята, видно, были голодны и в ожидании, когда сварится рис, на ходу хватали мелкую рыбешку и уплетали за обе щеки. Они галдели так, будто в доме ничего не происходило.
На божнице горели две большие свечи, и желтый свет от них придавал всему восковую безжизненность. Под тонкой марлей стояло изображение богоматери с младенцем на руках. Казалось, глаза Марии светились состраданием и любовью. На широкой кровати, выдвинутой на середину комнаты и застеленной чистой белой простыней, лежала вытянувшись маленькая девочка. Она дышала с трудом. Кожа ребенка была матово-пепельной. Девочка поражала своей худобой — кожа да кости. Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Смерть уже витала у изголовья, в глазах ребенка почти не было признаков жизни.
Отец девочки сидел, низко согнувшись, будто что-то высматривал на полу. Мать, тщательно причесанная, в торжественной и неестественной позе, скороговоркой читала молитвы. Невнятное бормотанье, сумеречный свет, не достигавший углов комнаты, создавали страшную атмосферу зловещего таинства. В самом деле казалось, что душу невинного ребенка приносят в жертву, и на глазах свидетелей она медленно покидает ослабевшее тельце, чтобы навсегда улететь с бренной земли.
— Пресвятой боже, Иисус Христос, и ты, святая дева Мария, внемлите нашим молитвам и мольбам души младенческой, прибывающей сегодня к вам…
Мать сидела не шевелясь и глядела куда-то вверх, под потолок, не зная или не желая знать, что происходит вокруг, не слыша ни громких мальчишеских голосов, доносившихся со двора, ни хриплого прерывистого дыхания умирающей девочки. Глаза женщины, широко раскрытые, словно явственно видели в сумраке комнаты розовощекого упитанного ангелочка с золотистыми кудрями, неслышно машущего своими крылами. Может, ей даже слышалась торжественная мелодия, которой встречают в раю невинные души.
— Внемлите нашим молитвам и мольбам души младенческой, прибывающей сегодня к вам…
Супруги ждали конца, ребенка спасти не было уже никакой возможности.
Тхин и Ай стояли на пороге, наблюдая последние минуты жизни крохотного существа, которое вот-вот должно перестать быть человеком.
Вдруг отец девочки поднял голову. Увидев незнакомую девушку, сжимавшую в руке сумку с красным крестом, и стоявшую рядом Ай, он сразу все понял: они пришли сюда с лекарствами, чтобы помешать его семье радоваться на проводах ангельской души. Но у них ничего не выйдет — опоздали! Придав своему голосу суровую торжественность, отец девочки громко воскликнул:
— Да снидет на нас милосердие божье! Слава святой деве Марии, которая встретит наше дитя, освободившееся от земных тревог и забот, подведет малышку пред очи господа нашего…
Ай хотела что-то сказать, но Тхин остановила ее. Спасти девочку невозможно. Она умирает, угасает с каждой минутой, каждой секундой. Еще мгновенье — и она испустит последний вздох. Ее тонкие мертвенно-бледные ручонки лежали без движения поверх простыни. Эти ручонки должны совершить чудо — открыть ее родителям врата рая… Веки девочки в последний раз вздрогнули. Девочка умерла.
Отец громко запричитал, закрыв лицо руками. Только теперь опустила мать голову и заплакала навзрыд. Мальчишки с шумом ворвались в дом и, удивленные происходящим, замолчали и сбились на пороге тесной кучкой.
Ай молча потянула Тхин к выходу. На улице они увидели двух полураздетых мужчин, которые разделывали на мостике у озера тушки собак. Неподалеку еще несколько человек сооружали факелы из листьев пальмы и осоки и строгали лучину для костра…
Тхин прибавила шаг, желая поскорее уйти от этого места. Все увиденное тяжелым камнем давило ей на сердце. У развилки дорог Ай остановила подругу и сказала:
— А ведь они не родители этой девочки!
Смутное подозрение, мелькнувшее в голове Тхин, внезапно превратилось в уверенность. Вот почему горе родителей показалось ей притворным, вот почему мальчишек интересовала вовсе не их «сестренка», а рис.
— Они не родители ее, — продолжала Ай. — Это точно! Они купили девочку, чтобы принести ее в жертву.
Такое Тхин слышала впервые.
— Но разве можно покупать и продавать живых людей, да еще чтобы приносить их в жертву?!
— Дело в том, что у них все дети живы-здоровы, потому-то, ослепленные суеверием, они отыскали тяжело больного ребенка, чтобы взять его якобы на воспитание, заплатив настоящим родителям приличное вознаграждение. Так, купив ребенка, новые отец с матерью окрестили его и принесли домой, чтобы у них он умер, как их собственный. Теперь они совершат пышный обряд погребения, зарежут много собак и свиней, наварят и сожрут горы риса и тем самым выполнят свой, как они считают, христианский долг.
Тхин не выдержала и разрыдалась, Ай заплакала вместе с ней. Девушки стояли на обочине дороги, прислонившись к стволу дерева, и долго смотрели на далекий уже и оттого еще более мрачный дом, в котором убили ребенка.
9
После веселого прощального обеда, на котором собрались крестьяне со всех семи хуторов селения Сангоай, отряд добровольцев выступил в обратный путь, растянувшись длинной колонной по дороге, ведущей в город. За уходившими бежали дети, цеплялись за юбки девушек из ансамбля. Деревенские старики и старухи совали им в руки рис и сахарный тростник. Деревенские парни выпрашивали у девушек адресок, договаривались о встречах.