Тайга мятежников любит
Шрифт:
Он думал, что время на пронзительную диатрибу [9] у него еще есть. Но тут очнулся Петруха, заворочался – и Лева отскочил, саданув носком сапога по вялой руке. Парнишка взвизгнул, сунулся в кобуру, но и там было пусто. «Почему он сразу нас не прикончил?» – ухватился за последнюю надежду Субботин.
Петруха искрометно выражался. Умеренный удар по ребрам – доводящий до сведения. Парнишка подавился, закашлялся. Второй удар – подошвой в затылок – и молодой перспективный чекист потерял сознание.
9
Резкая,
– Ляг на живот, Яков Михайлович, – хмуро сказал Рыбский. – И руки сделай за спину.
– Убить хочешь? – процедил Субботин.
– Давно бы убил – имей к тому охоту. Не держу я на тебя зла, Яков Михайлович. Мы же старые боевые товарищи, пламенные революционеры, так сказать, вместе съели не один пуд соли, зачем мне тебя убивать? Сам подохнешь… Впрочем, если есть желание получить прикладом по затылку, можешь не поворачиваться.
Делать нечего, Субботин повернулся и скрестил руки за спиной, стиснул зубы. В хребет уперлось колено, кожаный ремень скрутил запястья. Вскоре Рыбский уже копался в подводе, с кряхтением вытаскивая «единицу груза».
– Сейчас, Яков Михайлович, посмотрим, что ты от нас заныкал в ящике под номером восемь… Признайся, боевой товарищ, а ведь посещали тебя своекорыстные мысли о неком, так сказать, вознаграждении за доблестную работу и самоотверженный труд?
Треснула доска, которую Рыбский поддел своим кавказским бебутом – полуметровым кинжалом с кривым клинком, – он постоянно таскал его на поясе. Зарылся в тряпки, солому. Полминуты стояла завороженная тишина. Потом соприкоснулись два предмета из благородного металла, и Рыбский уважительно прошептал:
– Ну ни хрена себе побрякушки… Послушай, Яша, а у тебя, оказывается, есть художественный вкус…
– Нравится, Лева?
– Очень, – восхищенно признался Рыбский. – Весь трепещу. Не возражаешь, если я перегружу это в пару вещмешков и тихо испарюсь? У вас с Петрухой и другой «галантереи» предостаточно – на жизнь хватит. Полежите тут, развяжете друг дружку.
– Чеши, Лева, – разрешил Субботин. – Но хочу тебя предупредить. Эта коллекция купца Шалимова пользуется дурной славой. Сила от нее исходит, понимаешь? Злая, волшебная и точно бьющая в цель. Слышал о таком физическом понятии – отрицательная энергия? Любой, кто не умеет хранить коллекцию, долго не протянет. Шалимов и наши люди погибли один за другим.
– Ты точно свихнулся, Яков Михайлович, – в голосе Рыбского уже не звучало прежней уверенности. – Ты мне эти мистические заморочки брось, ишь, развел тут пережитки старины глубокой… Сам же с этими побрякушками нянчился, Яша. Выходит, и ты скоро подохнешь?
– Подохну, Лева, – подтвердил Субботин. – Не собираюсь жить вечно, знаешь ли. И Петруха подохнет, и беляки, что нас гоняют, подохнут один за другим. Так что будь осторожнее, Лева, придет и твой черед.
– А ну, губу закуси! – рассвирепел Рыбский. – Ишь, оракул сыскался…
Нервы шалили – он отодрал, чтобы не мешалась, крышку с ящика, чертыхнулся, обжегшись о торчащий гвоздь, поднялся, чтобы стащить с подводы парусиновый вещмешок. Треснул выстрел – Рыбский отшатнулся, выронив факел, упал на колени. Вспыхнул пучок травы, озарив дырку во лбу Рыбского… А Петруха Макаров как-то судорожно ворочался. Постояв на коленях, Лева шмякнулся мордой в горящую траву.
«И снова
– А ты еще, черт возьми, кто такой?..
– Гасанов, – ухмыльнулась темнота. – Пристройтесь-ка на бочок, Яков Михайлович, развяжу вас…
Петруха радовался, как ребенок. Потом его, правда, обуяло сомнение – а что за хрень нес тут Субботин про волшебную силу ящика под номером восемь…
– Это что же выходит, Яков Михайлович, мы все тут накроемся ржавым корытом?
– Не бойся, – усмехался Субботин, закупоривая распотрошенный ящик. – Раньше, чем на роду написано, не накроемся. Помнишь, как говорили великие: делай что должно и будь что будет?
Но когда он взялся за неструганый дощатый короб, онемели руки, закружилась голова. Отставил ногу, чтобы не упасть, – Петруха кинулся на помощь, вдвоем перевалили через борт… Гасанов не спеша повествовал о своих героических злоключениях. Патронной ленты хватило на полминуты активного боя (двоих он точно пришлепнул), а потом, решив, что помирать рановато, опрометью бросился в лес, вкатился в овраг, удачно совпавший с направлением бегства, и припустил по пади. Стреляли в спину самозабвенно, ни один не попал. Он шел параллельно белому обозу – с тремя патронами в «нагане», – активно думая, какую бы гадость учинить неприятелю. Но тем и без него было несладко – сломалась подвода: чинили, костеря друг дружку; потом захрипела и пала лошадь; потом девчонка в хвосте обоза устроила выволочку своему дружку – и беляки, невзирая на пакостное настроение, в голос хихикали над этими молодятами… Потом Гасанову вся эта дурь надоела, и он отправился по дуге – обгонять обоз. Единственное, что он сделал полезного, – перегородил проезд поваленной осиной, которая валялась неподалеку, а убегая, слышал, как арьергард палил в белый свет, отпугивая леших и кикимор…
– В паре верст они отсюда, Яков Михайлович, – выкладывал охрипший чекист «агентурную информацию», – шесть солдат, два офицера и двое штатских. Раненых не видно, может, вымерли, может… сами своих прикончили, чтобы не путались. На ночлег встали. Подкрасться трудно – трое часовых разбросаны по тайге, носа не кажут. Сейчас начало четвертого, Яков Михайлович, почему бы не тронуться именно СЕЙЧАС? Намотаем факелы, а через час начнет светать. Подумайте, оторвемся от них еще версты на три…
Он был убедителен – этот выносливый и неглупый татарин. Оставаться в компании с покойником все равно не хотелось. Труп отволокли в кусты, чтобы не портил таежную идиллию, тронулись в путь…
Этот день стал решающим в двадцатидневной эпопее. Глухие ельники, овраги, светлые сосняки, устланные ковром незрелой черники. Огромная чашеобразная низина, заросшая лесом, на выезде из которой у второй подводы отвалилось колесо – с омерзительным треском! Теперь уж точно появилось основание избавиться от обузы. Ее стащили с дороги, невозмутимый Гасан реквизированным у Рыбского бебутом перерезал лошадям горла (не доставайтесь же никому!), Петруху рвало на 360 градусов, а Субботин, отвернувшись, размышлял. Решение брезжило, но окончательно не формировалось. Лишь когда они практически выбрались из низины, он понял, что дальше искушать судьбу нельзя. Белые встали до петухов – за спиной раздавались крики! Они и подстегнули…