Тайга
Шрифт:
«Как он мог сказать, если он покойник? Разве покойники говорят?» — резонно удивился я.
Этот вопрос остался без ответа. Я еще какое-то время простоял неподвижно, пытаясь услышать голос, но ничего не дождался. За это время появилась новая мысль: «Не пора ли глянуть, что там с ребятами? Живы они или нет? Может, Генка меня просто пугал? Может он никого вовсе и не убил?»
Я попытался обернуться резко, но едва не упал. Ноги держали плохо. Кружилась голова. В теле ощущалась потрясающая слабость. Поворачиваться пришлось потихоньку, делая крошечные шажки. Один,
Вашу ж мать!
Ладонь сама скользнула за пазуху в поисках крестика. Только искать было нечего. Не носил я никогда крест. И здешний Миха не носил его тоже.
У костра продолжалась игра. Веселая, бесшабашная. Карты сами собой взлетали в воздух. Сами ходили, сами отбивали. Все сами. Не было там ни одного игрока. Ни живого, ни мертвого. Не было вообще никого.
Полешки сами прыгали в костер. Чайник сам разливал по чашкам отвар. Чашки чокались с металлическим лязгом и опрокидывали содержимое в невидимые глотки. Веселье было в самом разгаре. Только люди на этом празднике жизни оказались лишними.
— Смотри! Смотри! Смотри! — раздалось на все голоса из тумана. — Не найдешь убийцу, так будет всегда. И ты здесь останешься. Хозяину нужны мертвяки…
Голоса все были незнакомые. И все они звали меня.
— Не дождетесь! — заорал я во всю глотку и ринулся прочь.
Ринулся… Три раза ха-ха. Сложно бежать, когда туман вцепляется тебе в ноги. Держит. Волочится следом трехпудовой гирей. Я едва передвигал ногами. Я пытался убежать и не мог.
Туман обступал со всех сторон. Туман смотрел на меня мертвыми лицами. Чужими лицами, незнакомыми. Туман не отставал. Я плюнул, сжал зубы, до боли, до скрежета, и пошел напролом. Прямо сквозь упругую белую стену.
Утро застало меня в палатке. Не в чьей-то чужой, а в моей собственной палатке. Рядом, прижавшись всем телом и крепко вцепившись в мою руку, спала Наташа. Живая Наташа. Совершенно живая. Теплая.
Я провел рукой по ее щеке — нормальная кожа. Ни язв, ни трупных пятен. Ничего, что напоминало о вчерашнем Генкином визите. Черт, а был ли он, это визит? Может, мне все приснилось? Я ощупал себя. Странно. Очень странно.
Мы были одеты — и Наташа, и я. Да что там, одеты. Мы были даже обуты. И спали вповалку поверх моего мешка. Я чуть приподнялся и тут же поморщился. Зверски болела голова. В горле стоял дикий сушняк. Зрение слушалось плохо — предметы вокруг двоились, расплывались. Я никак не мог сфокусироваться хоть на чем-то. И вообще было невероятно хреново.
Я хотел было сесть, привести в порядок мысли, чувства. Но Наташа вцепилась в мою ладонь и, не открывая глаз забормотала:
— Нету! Слышишь? У меня больше ничего нету! Забирай ожерелье. Забирай бусины. Больше ничего нет! Не трогай меня. Не трогай. Я жить хочу! Страшно! Страшно!
По щекам ее потекли слезы. Мне стало ее жаль. Я стер ладонью влажную дорожку и прошептал девушке на ухо:
— Не бойся. Тебя никто не тронет. Я не позволю.
Язык во рту ворочался с трудом. Слова получались невнятные, но Наташа поняла. Проснулась. Распахнула глаза. Увидела меня, попыталась улыбнуться, но тут же сморщилась, пожаловалась:
— Пить хочется. И щека болит.
Я вновь провел по ее коже. Теплая, бархатистая, с россыпью огненных веснушек. Сказал:
— Странно, что болит. Тут ничего нет. Ни синяка, ни раны. Может, прикусила?
— Не эта щека.
Наташе слова тоже давались с трудом. Она перевернулась на спину, показала пальцем на вторую щеку.
— Эта.
Я аж охнул. Лицо ее было разодрано. От виска и до самого подбородка шли три глубокие борозды. Раны за ночь подсохли, не сочились, не кровили, но выглядели все равно ужасно. Кожа вокруг покраснела и припухла.
— Горит, — сказала девушка плачущим голосом. — Больно. Что там?
Я попытался ее успокоить:
— Ничего страшного. Ты где-то оцарапалась.
— Правда? — ей очень хотелось верить.
Я кивнул.
— Правда, не трогай. Сейчас найдем Эдика, и он тебя полечит.
Из палатки выбирались на четвереньках. Ни у нее, ни у меня не было сил. Снаружи Наташа уселась на землю, вздохнула, спросила, надеясь на объяснения:
— Что с нами было ночью?
— Не знаю, — честно ответил я, — наверное, это все Санжаев хозяин. Пугал.
На этот раз она не стала спорить. Только прошептала едва слышно:
— Миш, он страшный. Я его видела.
Я не сразу понял, переспросил:
— Генку?
Она махнула рукой.
— Причем здесь Генка? Хозяина. Он приходил ко мне.
И Наташа горько заплакала.
Глава 22
Она плакала, терла лицо, моргала и отчаянно щурилась. Словно под веко ей попала ресничка. Я испугался, что ночью девушке поранили не только щеку, но и глаз. Поэтому спросил:
— Что у тебя с глазами?
— Не знаю. — Наташа вздохнула. — Смотреть больно. От света режет.
— Режет глаза?
Это было совсем непонятно. Я быстро к ней придвинулся, встал рядом на колени.
— Покажи.
Она не стала спорить, подняла ко мне лицо. От слез ее веки были припухшими, нос покраснел. Почти не стало видно конопушек. Я придержал Наташину голову за подбородок. Осторожно двумя пальцами раздвинул веки и едва не присвистнул от удивления. Зрачок был ненормально широким. Он почти полностью закрывал радужку. От этого глаза девушки казались не зелеными ведьминскими, а практически черными.
С ночным визитом хозяина такое совсем не вязалось. Хотя, кто его знает, как это должно быть? Какими должны быть последствия всей этой шаманской чертовщины? Вопросы. Вопросы. И ни одного ответа.
Мог ли я предположить, что такое вообще бывает? Да если бы мне неделю назад кто-нибудь рассказал о подобном… Я криво усмехнулся. Подумал, что счел бы этого человека психом.
Сзади на нас упала чья-то тень. Осипший голос спросил:
— Чего интересного ты там нашел?
Я вздрогнул всем телом и резко откатился в сторону. Понятное дело, зря. Это был всего лишь Тоха. Осунувшийся, помятый, угрюмый Тоха.