Тайна Черного дома
Шрифт:
— Ладно. На месте разберетесь! — подвел черту Турукин.
Жуткий страх мокрой тяжелой грязью висел на Луке, пока его вели по коридору, потом вниз по лестнице. Шел он под этой тяжестью медленно и знал: бандит приберегает разрешенный удар напоследок.
Гога шел молча. А у Луки рот был на замке от ужаса. Вряд ли хочется о чем-то поговорить, когда ведут на казнь…
До каземата оставалось несколько шагов, когда Гога резко схватил его сзади за уши. И Лука ясно понял, что они трещат, что они сейчас оторвутся. И заорал. Никогда в жизни не позволял себе он кричать так
— Это ты, Гога, — крикнул охранник, сидевший у дверей тамбура.
— Лови!
Лука летел параллельно полу, и, если бы охранник не поймал его, он обязательно сломал бы себе руку, ногу или шею. Но охранник его спас. Самортизировал удар и поставил на ноги. Но стоять Луке было невыносимо трудно. У него безумно болело все, что могло болеть ниже пояса. Гога дал ему жуткий по силе и унизительнейший пинок.
— Теперь долго не посидишь, — как бы сочувственно проговорил охранник. — И с бабой в достели повременить придется…
До места Лука добрался буквально ползком и сразу же позвал соседа:
— Рауф, Рауф! Сделай мне обезболивающий!
— Ты крест брал?..
— Он у Толика…
— Так и ступай к нему уколы делать! Хирург зло прикрыл дверь в свою комнату и, сев за стол, склонился над книгой. Ну, просто ни дать, ни взять: молодой ученый готовит диссертацию. Да только книга перед ним — не то порнушная дрянь, не то очередные «Вайнеры».
От безысходности и боли Лука выл, лежа пластом на кровати, когда в комнату вошел Рауф.
— Снимай штаны!
— Зачем? — машинально спросил Лука, продолжая стонать.
— В задницу сделаю! — И, сдирая с него брюки, покачал головой в изумлении. — О-о, батоно Лука! Какие нехорошие люди…
Через несколько минут Лука уже спал. Но и наутро он едва мог передвигаться. Наверное, что-то подобное чувствуют очень крепко изнасилованные дамы.
Пока Лука разыгрывал комедию перед Турукиным, божился и клялся, а потом получал от Гоги пинка, Никифоров выбрался с территории кладбища и поймал машину. На этот раз шофер без лишних вопросов повез его в центр. Сидя рядом с водителем, Николай Петрович размышлял над тем, что ему довелось увидеть. И ему пришлось признать, что этот малый, Лучков Лука Васильевич, вел себя совсем неплохо. По крайней мере смело. Ведь ему все время приходилось играть. Бандиты этого не понимали, а Никифоров понимал преотлично. Только он не мог взять в толк, что они за идиоты, если решились верить человеку, который будто бы знает, где лежит клад. Но в этом ему еще предстояло разобраться.
Шоферу он велел остановиться у дома 68 на Люсиновской улице и сразу ушел во двор. Заходя под арку, на всякий случай оглянулся. Шофер за ним не следил. Впрочем, теперь никому друг до друга дела нет: урвал свое — отваливай!
Проходным двором Никифоров дошел до гостиницы, которую можно было назвать и просто ночлежкой. Заведение это являлось как бы придатком к рынку. Ни в одном окне мрачного трехэтажного здания не было даже намека на свет. Но Никифоров точно знал, что за многими из этих окон, укутанных мощными шторами, идет своя ночная жизнь: карты, женщины, чаще всего самой низкой пробы, выпивки, разборки.
Ночлежка эта жила практически по законам, выработанным в лагерях. Были тут свои авторитеты и свои «опущенные», и свои «мужики», то есть
Что касается «мужиков», и в лагере и здесь они вроде бы представляют единое племя. Но это на первый взгляд. В действительности это не так. «Мужики» — это дерьмо, которое любой фраер может унизить и ограбить, как правило. Но нет правил без исключений. И среди «мужиков» попадаются самостоятельные, умеющие себя поставить.
К одному из таких «самостоятельных» и шел сейчас Никифоров в такой неурочный, поздний час. Димой звали этого человека, а точнее — Денисом Ивановичем Догару. И был он молдаванином из благословенной придунайской области. Но для нашей истории это не имеет никакого значения. Более существенно то, что едва ли не каждого в этой так называемой гостинице можно было прижать или, образно говоря, взять за одно место. И милиция этим, конечно пользовалась. А потому платить за дыньку или за помидоры на закуску никто из служивых даже и в голове не держал. Надо сказать, на этот счет у них, как охранная грамота, было и оправдание. Наша, мол, служба «и опасна и трудна». А платят гроши.
Никифоров, к слову, положением своим в таких вещах не злоупотреблял, на это у него были свои принципы. А Диму Догару он даже избавил однажды от некоторых серьезных затруднений. Попросту закрыл глаза кое на что, чем и отмазал человека. И теперь Дима был как бы никифоровским должником.
Наверное, один из немногих в этой обители Дима сейчас спал. Никифорову пришлось тихо постучать в окошко — благо жил Дима на непрестижном первом этаже и спал чутко. Работал он с утра до вечера: крутился, встречал поезда с грузами, торговался, торговал, улаживал дела с рэкетирами. В Измаиле у Димы остался мальчишка, сын, а с женой они были разведены. И все это Диму безумно расстраивало. Но только внутри. Снаружи он был исключительно спокойный, миролюбивый и слегка ироничный человек.
Дима молча отреагировал на стук, сквозь небольшую щель между занавесок рассмотрел пришельца и открыл окно.
— Николай Петрович?..
— Пусти-ка, Дим, я влезу…
Когда Никифоров оказался в комнате, Дима плотно задернул шторы, включил свет и достал бутылку коньяка, хотя был почти уверен, что Никифоров откажется. И Никифоров понимал это. Но ритуал почтительности надо было соблюсти. Когда Дима поставил на стол рюмки, Никифоров остановил его.
— Дело у меня к тебе, Дима. С этим не беспокойся, сядь-ка лучше, послушай.
Дима, разумеется, понимал, что пришли к нему по делу. Иначе зачем Никифорову, такому серьезному и положительному мужику (хотя мент, он и есть мент), заходить к нему в такой час.
Но даже у Димы, привычного ко всему, что называется, едва не отвисла челюсть, когда он услышал просьбу Никифорова:
— Граната, Дим, нужна, противотанковая. В крайнем случае — противопехотная…
— Сейчас? — Дима сглотнул воздух, попавший в гортань, отчего кадык его дернулся. Спросил он так, на всякий случай, хорошо понимая, что граната нужна именно сейчас. Иначе зачем бы Никифорову лезть к нему в окно в два часа ночи. И не то чтобы Дима не держал никогда в руках гранаты — чего не подержишь в наш рыночный век! — однако и ему эта просьба показалась довольно деликатной.