Тайна Черного дома
Шрифт:
То, что он искал, оказалось в третьем или четвертом дворе. Дом был действительно черный и выглядел необычно. Цвет, определяя его облик, являлся в то же время и как бы его униформой. Это первое, о чем подумал Никифоров, увидев темную эту обитель. И не стал входить во двор, чтобы не мелькать под окнами. Напротив был неплохой, удобный, на его взгляд, дом эпохи конструктивизма — всего в четыре этажа. Слуховое окошко над крышей было открыто, и Никифоров подумал, что на чердаке могут жить бездомные. Но это даже к лучшему! Если бы чердак был заколочен или завешан жэковскими амбарными замками, началась бы головная боль, знакомство с лишними людьми, объяснения и в результате — лишняя засветка. С бомжами же всегда можно договориться
Дверь на чердак оказалась запертой. Но короткая лесенка к ней, если можно так выразиться, была «обжита». Это Никифоров про себя сразу отметил. Но как быть с замком? Попробовал дернуть это амбарное чудище за дужку — без толку. Значит, он где-то просчитался, рассчитывая на легкий успех. На всякий случай он потянул на себя дверь, и она… открылась. Значит, здесь жил бомж и бомж этот был умным. Он оставил жэковский замок, но освободил от шурупов одну из петель, на которых этот замок висел. Очень хорошая работа: вошел, дверку аккуратно прикрыл — замок висит как ни в чем не бывало. Так и хотелось поздравить его с открытием, сукиного сына.
Чердак был добротный, сухой — живи, не хочу! А гнездовье свое бомжи устроили в дальнем углу, за трубой, чтоб из окна не было видно огонька крохотной свечи, стоявшей в изголовье их, так сказать, лежбища. Впритык к трубе они навалили тряпья, собранного, как видно, на помойках, и укрыли замусоленным дырявым одеялом. Близко ко всему этому Никифоров приближаться не стал. Отошел к окну и надежно замаскировал сумку. А из окна — можно было даже на крышу не вылезать — отлично был виден выход из черного дома. Значит, на вечер, на темное время суток место для засады есть. Оставалось подумать о дневном времени. И Никифоров окинул себя, что называется, с головы до ног. Джинсы на нем были трепаные, куртка — под стать им. Для убедительности свернул из валявшейся под ногами газеты «Труд» пилотку и отправился в хозяйственный магазин покупать кисть и краску. Так он стал медлительным, нерасторопным маляром, красящим забор и чугунную оградку, отделявшую тротуар от газона. На всякий случай придумал для своей деятельности и объяснение: дескать, подрядили его на эту работу жильцы. Но его никто ни о чем не спросил.
С перерывами на отдых он красил весь день. Выход из черного дома был прямо перед глазами. Во второй половине дня туда зашел всего один человек — плотно сбитый, квадратный малый в кожанке и в мятых, вытянутых на коленках штанах. Глаз на таких у Никифорова был наметан — бандюга. И, проводив парня глазами, он окончательно успокоился: дом был тот, который ему нужен. А через некоторое время заметил он и двух бомжей, мужика и бабу, которые, озираясь, вошли в «его» подъезд, без сомнения, держа путь на чердак. Накладывая на ограду второй слой краски, он протянул во дворе еще с час, продолжать дальше красить было бы подозрительно. И он, поднявшись наверх, уверенно дернул чердачную дверь. После чего проговорил громко и властно:
— Все, Леха, я кемарю! А ты приткнись где-нибудь рядом и следи за его дверью. Чуть что, шуми, а если ко мне кто полезет — мочи! Глушитель только прикрутить не забудь…
Не замечая как бы запаха от поспешно погашенной свечи, он прошел к слуховому окну. Теперь бомжи не шелохнуться и, стало быть, мешать ему не станут. И, торопливо перекусив, он вынул из сумки бинокль. Сумерки за окном сгущались, и без него теперь обойтись было нельзя.
Нельзя сказать, чтобы Наталья не доверяла милиционеру. И лицо у него было доброе, и голос располагающий. Впрочем, мы склонны доверять любому «Мосбизнесбанку» и любому «Русскому дому Селенга», где русских, пожалуй, столько же наберется, сколько на Таити. Хотя и наличие русских не дает теперь особой гарантии. Короче говоря, она не выдержала и тоже поехала на бывшую «Колхозную», а ныне «Сухаревскую», потом побрела по Сретенке, то есть повторила путь Никифорова. И черный дом без труда отыскала, и «маляра» увидела. Можно было ехать назад. Но Наталья поняла, что не сможет покинуть это место, пока все не кончится. С другой стороны, и оставаться здесь было нельзя. И она медленно пошла по Сретенке. Оказавшись в сквере, села на скамейку возле памятника Крупской. Погода на глазах портилась, ветер дергал ее за волосы и довольно нахально лез под юбку. «Мужика тебе надо, девушка… — грустно подумала Наталья, — тогда не будешь так воспринимать ветер…»
Сорвавшись со скамьи, она бросилась снова на Сретенку, в Мочалов переулок. «Маляр» был на месте. Наталья не спеша прошла мимо, украдкой бросив взгляд на черный дом. Трудно было представить, что за этими черными стенами держат взаперти ее… почти ее мужика. Страх и радость, обнявшись, сидели в Натальиной душе, словно брат и сестра.
Так и бродила она вокруг да около до самых сумерек. Оказавшись в очередной раз в Мочаловом переулке, увидела, что рабочее место «маляра» опустело, и догадалась, что пойти отсюда он мог только на чердак. Долго не размышляя, она решила воспользоваться идеей Никифорова и вошла в подъезд одного из домов на противоположной стороне улицы. Поднялась на последний этаж и замерла. «Потрахают тебя здесь, дурочку, не за понюшку табака…» — подумала Наталья, впрочем, без особого страха и утешила себя тем, что через разбитое окно отсюда выход из черного дома был виден как на ладони.
Так она и простояла неизвестно сколько, какое-то жуткое количество времени. Вся заледенела в своей неподвижности. И увидела наконец, как из черных ворот выезжают «Жигули». Кто же это в такой час? Посмотрела на часы: без двадцати двенадцать. Господи, да она уже и не помнит, когда в последний раз была в такое время на улице. Насколько хватало оконного пространства она все смотрела и смотрела вслед удаляющимся красным огням машины. А вдруг это все не то?!
Наталья бросилась вниз по лестнице, вышла из дома и почти сразу наткнулась на стоящего в подворотне мужчину. Стоя с поднятым воротником, он что-то читал, подсвечивая себе крохотным, толщиною с карандаш, фонариком.
— Николай Петрович?..
Рука его мгновенно метнулась под мышку — за пистолетом.
— Фу, ты… какого хрена вам тут надо? Уходите! Нельзя, чтобы нас видели вместе… — Отшатнувшись от нее, Никифоров торопливо пошел в сторону метро. Она еле поспевала за ним.
— Куда вы теперь? Я же должна знать! Что он пишет?..
— Уходите! — рявкнул Никифоров.
— Я должна знать…
— На кладбище я иду..
«У-у, мент проклятый — ничего толком не добьешься…»
Как это ни странно, он не наврал ей. Он действительно ехал на кладбище. «На пересечении аллеи восемнадцатой и тридцать третьей…» Нет, этот Лучков — явно ненормальный тип. Мыслимо ли сейчас найти эти аллеи? И памятник какой-то там народной артистке? Может, он и в самом деле редкий. А вообще-то, ворчи — не ворчи, но этот малый придумал недурно. Особенно если учесть его скудные шансы на спасение. Недурно! Только мало выполнимо…
Так или иначе Никифорову предстояла еще та ночка. Сначала он собрался ехать в метро, потом понял, что в таком темпе не успеет, и остановил машину.
— Мне нужен Госпитальный вал. И еще там… немного вниз…
— На кладбище, что ли?
— Угадал…
— Нет, парень, бери другую машину.
— Не будь дураком! — Никифоров показал свое удостоверение.
— Во-первых, они часто бывают поддельные, а во-вторых, среди вашего брата тоже немало всяких, извини, конечно…
К счастью, эти смелые свои выводы шофер высказывал уже по пути к Госпитальному валу.
— Ты прав. Но, согласись, и среди вашего брата хватает того, что ты имеешь в виду.