Тайна Черного дома
Шрифт:
— Наталья! Там завтрак стынет!..
— Теперь это называется завтраком?!
Это было сказано с таким счастливым укором, что у Луки уже буквально не было сил ждать. Она увидела его, бегущего вниз.
— Эй, ты куда это?
— Сама не видишь?
Всего за несколько коктебельских дней Наталья необычайно похорошела, обветрилась, в глазах проснулся зеленоватый живой свет. И бесконечное, как бы нечаянное мелькание ее прекрасных ног, груди, покатых плеч, гладкой упругой спины приводило его едва ли не в полуобморочное
Они столкнулись как раз в «коридорной» части тропинки, где было очень тесно — не разойтись. Они и не собирались расходиться. Лука обнял Наталью, прижал к себе.
— Пусти немедленно!
Жеманно, по-женски, она сделала вид, что пытается оттолкнуть его, но плоть, помимо ее воли, прижималась к нему все плотнее.
— Прекрати меня, пожалуйста, лапать!.. Ты что, действительно с ума сошел, да?
— Ты находишь, что это плохо? Дискуссию продолжить не удалось, потому что губы их сомкнулись, разом поглотив все звуки и мысли. Держась за руки, они едва доплелись до дому.
— Наталочка, пойдем в койку… — едва слышно попросил Лука.
— А как же твой завтрак? — с веселым недоумением спросила она, но уже решительно сворачивала не в летнюю кухню, где их кормили, а в пристройку, где они снимали очень даже неплохую по коктебельским понятиям комнату.
— Ты же меня звал на завтрак, развратник! Хозяйка для них готовила, хотя и драла за это безбожно.
— Ну я ей скажу, чтоб через полчасика, ладно?..
Лука хорошо знал, в каком прекрасном бреду пройдут эти полчасика. Да и полчасика ли? О, Господи! Как же хорошо чувствовать себя великим мужиком, который знает, стоит ему захотеть, и он сокрушать будет своей «палицей» и улицы, и переулки!
— Наталочка…
— Я здесь!..
При первых прикосновениях кожа ее суха и прохладна. Но очень, очень скоро перестаешь ощущать, какая она, как перестаешь ощущать вообще все, в том числе и себя. И ничего не помнишь, кроме сладостного усилия доставить радость, радость дорогому существу. И оно отзывается тебе ответным движением, ответным желанием сделать тебе радость, самую пронзительную радость, какую ты только можешь испытать.
Потом ты снова начинаешь чувствовать ее кожу, которая теперь сделалась влажной, как бы покрытой едва приметным туманом. И глаза в этот момент прикрыты, голова запрокинута, лицо утомленное и счастливое. И можно поцеловать ее в грудь, прикоснуться губами к шелковистой коже живота.
Она вздрогнет, затрепещет.
— Перестань, милый…
Но уже не оторваться, и ты бормочешь что-то бессвязное. И вот они — красивые, длинные, желанные ноги.
— Перестань, Лука, умоляю…
А может, ей уже и недостанет сил ни на какие слова. И снова все ходит ходуном. И, кажется, еще секунда-другая, и эта времянка развалится на мелкие атомы. Но нет, видимо, она сделана крепко.
Потом она уткнется тебе в шею или под мышку и будет лежать тихая, как девочка. А ты осторожно, едва касаясь, станешь гладить ее плечи и спину…
В тот вечер они собрались в ресторан. В одних только трусиках, якобы спросить, что надеть к ужину, Наталья влетела в комнату. Конечно, вбежала она в таком виде в их обитель не без грешной мысли. Хотелось, очень хотелось, чтобы он еще раз оценил ее прекрасную грудь, бросился целовать, а она отстранила бы его шаловливо.
Но взгляд ее уперся в стоящего у окна Никифорова.
— Николай Петрович! — проговорила она радостно, еще не осознавая, в каком предстала перед ним виде. — С приездом…
Спохватившись, прикрыла руками грудь, образовав нечто вроде живого лифчика.
— Извините меня!..
— Это вы меня, Наташа, простите. Но глаз отвести от вас просто невозможно!
Еще месяц назад она обязательно бы смутилась после такого смелого комплимента. А сейчас ответила, победно усмехнувшись:
— А если я Нельке настучу?!
— Скоро у вас будет такая возможность. Оденьтесь, Наташа, как можно побыстрее и соберитесь. Соберите все свои вещи, все шмотки до единой!
— А что случилось?..
— Потом объясню. Вы все-таки оделись бы, я ведь не железный…
Он пытался шутить, но тревогу и опасность в его словах было заметить нетрудно.
Наталья уловила их мгновенно, но продолжала растерянно стоять у порога, скрестив на груди руки. Перевела взгляд на Луку, на котором непривычно для ее взгляда топорщились джинсы. Все эти дни кроме как в трусах и шортах она его ни в чем не видела. И это тоже насторожило ее. И тогда она, демонстративно убрав руки с груди и подбоченясь, проговорила на полуистерике:
— Предупреждаю: или все рассказываете, или я никуда не иду и ничего не собираю!
— Придется пойти, Наталочка! Придется собрать!.. — сказал Лука непривычно строго, и от этого ей стало еще страшнее.
— Да вы будете с Нелькой, — отведя наконец глаза в сторону, попытался утешить ее Никифоров. — Здесь недалеко, Новый Свет — на машине минут десять — пятнадцать. Машина, кстати, уже ждет…
— Наталочка! — Лука подошел к ней, обнял за плечи, повернул лицом к двери. — Поди, оденься. И слушай, что говорит Петрович. Вы побудете без нас каких-нибудь несколько дней…
«Это наше счастье было каких-нибудь несколько дней!» — подумала она с ужасом и побежала за перегородку собирать вещи и окроплять их слезами.
Через полчаса она была уже готова — с чемоданом и сумкой в руках, где лежали мало пригодившиеся платья и юбки. И только мысль о подкрашенных глазах не давала ей возможности навзрыд расплакаться.
У ободранного, пропахшего горючкой «москвичонка» с плюгавым усатым водителем Лука поцеловал ее так, словно бы они расставались навек или уж по крайней мере до его возвращения из Космоса.