Тайна гадкого утёнка
Шрифт:
Этим же вечером, наедине, Вилли во всём сознался матери. Сказал, что ему кажется, будто приёмный брат нарочно подлизывается к старшим, чтобы его любили больше, чем Вилли. В самом деле, Вилли стал замечать, что ему почти перестали уделять внимание. Не то что раньше. Мама-утка постаралась его успокоить. Сказала, что, несмотря ни на что, он по-прежнему её любимый малыш. Но теперь она старается дать столько же любви Кирюше. «Ты подумай, - говорила она, - в детстве, когда я читала тебе книжку, он лежал в приютской кровати, совсем один и просто смотрел
С тех пор всё как будто бы наладилось. Вилли и Кирюша сдружились. Приёмыша записали в ту же гимназию, в которую ходил Вилли.
Учёба давалась ему на редкость свободно. Быстро перешёл в отличники. Правда, на уроках гимнастики его несуразная фигура болталась на гимнастических брусьях тюфяком и вызывала у одноклассников смех. Вообще, многие отнеслись к нему с подозрением: утёнок - не утёнок… сутулый, грязно-пепельный… Кроме всего прочего, раздражала его манера подчёркнуто вежливо, в уважительной форме обращаться к преподавателям.
Как-то раз, на перемене Кирюшу окружили. Здесь были ученики из его и параллельного класса.
– Ты кто, - явно не для того, чтобы завести приятную беседу, спросил детёныш горностая, - индюк? Или, может, ты жираф?
– Я утёнок, - растерянно проговорил Кирюша, пытаясь вырваться за пределы живого круга.
– Пустите. Что вам нужно?
– Если ты утёнок, - затрещал с другого бока птенец сойки, - тогда почему такой длинный? Или ты в детстве нечаянно проглотил линейку? Тогда почему тебе не сделают операцию?
– Что вы к нему привязались?
– насмешливо оскалился волчонок.
– Он в самом деле утёнок. Только он - утёнок-урод, и его всё это время возили вместе с цирком. Поэтому мы его не видели.
После этого, будто кто-то дал команду, со всех сторон зазвучали оскорбительные выкрики:
– Урод!
– Переросток!
– Жалкий приёмыш!
– Выскочка!
Кирюшу толкали, наносили ему скрытые и болезненные удары, отчего он отшатывался то туда, то сюда, как груз на верёвочке, и тогда, не в силах больше это выносить, зажмурившись и закрыв уши, он отчаянно прокричал:
– ОТСТАНЬТЕ! НЕ ТРОНЬТЕ МЕНЯ! Что я вам сделал?! Я утёнок! Утёнок! Ясно вам?!
Тут подошёл Вилли. (Где он был всё это время? Почему не пришёл сразу?)
– Кто-то хочет поговорить с моим братом?
– возникая за спинами, произнёс он.
– А со мной говорить никто не желает?
Вид у него был решительный. Связываться никому не хотелось. Но волчонок не желал уступать первенства.
– Думаешь, тебя кто-то боится?
– спросил он, подойдя вплотную.
– А ты что, самый смелый?
– невозмутимо ответил Вилли и тут же, с силой припечатав толстым каблуком волчью лапу, стал притворно ахать и извиняться: - На что это я наступил? Ах, это твоя лапка! Больно, да? Ну, извини, извини, я не хотел.
Поскуливая, волчонок отбежал в сторону, а Вилли, вытащив брата за крыло из расступившегося круга, сказал так, чтобы слышали все:
– Кому ещё захочется поиздеваться, пусть сразу идёт ко мне. Поговорим один на один. Ясно? Я спрашиваю: все поняли? Молчание - знак согласия.
Позвонили в колокольчик. Пора было на урок. Вилли с Кириллом направились в класс.
– Запомни, - учил Вилли, - давай сдачи, как можешь, не стой. Иначе вцепятся со всех сторон, я их знаю. Ты же здоровенный, неужели боишься?
– Я?!
– храбрился приёмыш.
– Да если б я захотел… Просто считаю это ниже своего достоинства. Не хотелось марать крыльев.
Так прошли ещё два года. Братья Ряскины перешли в пятый класс. Кирилл совершенно приспособился к новой жизни и по-прежнему радовал родителей и учителей, как вдруг однажды произошло то, что решительно всё перевернуло. Точнее, это был лишь начальный, еле заметный толчок, после которого налаженная жизнь утиного семейства, и в первую очередь жизнь одиннадцатилетнего птенца, записанного «утёнком», зашаталась, как потешная башня, сложенная из детских кубиков.
Итак, в первых числах ноября **18 года, по окончанию уроков Вилли и его брат покинули гимназию. По пути к дому они заглянули в кондитерскую, где на деньги, сэкономленные на школьном обеде, купили по леденцу на палочке. Затем оба задержались у витрины парикмахерской. Какое-то время хватались за животы, потешаясь над закутанным по шею в простыню йоркширским терьером, пока не выбежал помощник парикмахера и не прогнал их. Всё это время, держась на безопасном расстоянии и стараясь не попадаться мальчуганам на глаза, за ними шёл какой-то вполне приличный господин. На вид ему было около тридцати. На нём была шляпа-котелок, жилетка в тонкую полоску с цепочкой часов под сюртуком и трость с серебряным резным набалдашником. Это была птица, лебедь.
Дойдя до Мелкопесочного переулка и проследив за тем, как два подростка скрылись в дверях «Червячка-толстячка», преследователь вынул из кармана блокнот с вложенным в него карандашом, что-то записал и отправился восвояси.
А через два дня, вечером, после того, как из кассы в руки хозяина была передана дневная выручка, звякнув дверным колокольчиком, хамелеон Коля вышел на улицу. Его провожала Паулина Викторовна. Кутая плечи в платок, она с родительской заботой сказала:
– Ты погляди только, как холодно. Коля, почему не купишь себе нормальное пальто? Ходишь в каком-то пиджачишке, смотреть больно.
– Не заработал на пальто, сударыня, - простецки улыбаясь и забавно вращая выпуклыми глазами, ответил хамелеон.
– И вообще, я существо хладнокровное, а значит, морозоустойчивое. Хотя, если честно, жить в тропиках было бы намного предпочтительнее.
– Смотри, не споткнись, - напутствовала его добрая женщина.
– Сейчас быстро темнеет, а фонари ещё не зажигали.
– Не споткнусь, сударыня. Спасибо. До завтра.
Коля прошёл по переулку метров десять, когда у него за спиной послышался негромкий голос.