Тайна генерала Багратиона
Шрифт:
Однако отгремели церковные торжества. Вслед за весной пришло в Санкт-Петербург неяркое балтийское лето, а царского рескрипта о назначении князь Петр так и не получил.
Оттого в начале июня 1811 года подал он военному министру Барклаю де Толли прошение, в значительной мере демонстративное: «Находя, что пребывание мое здесь, в Санкт-Петербурге, с одной стороны для службы Государю Императору ныне совершенно бесполезно, поелику я вовсе ни малейшего занятия не имею да и никакой должности военного губернатора или тому подобное получить не желал и не желаю, с другой же стороны, как я ни собственного состояния не имею, ниже столовых денег не получаю, прожитие в столице соделывается для меня в настоящем моем положении чрезвычайно отяготительным, или лучше сказать, почти совершенно невозможным. Я обращаюсь к Вашему Высокопревосходительству с покорнейшей просьбою об исходатайствовании мне у Всемилостивейшего Его Императорского Величества увольнения в отпуск на такое время, какое Государю Императору назначить благоугодно будет.» [32]
32
Российский государственный военно-исторический архив, фонд 26, опись 1/152, дело 509, лист 304. Публикуется впервые.
С удивлением прочитал Михаил Богданович Барклай де Толли это прошение. Ему, выходцу из лифляндских дворян, да еще с шотландскими корнями, человеку хладнокровному и очень рассудительному, бумага сия показалась проявлением того необузданного, буйного нрава, который его в российских генералах сильно раздражал.
Что бы там ни случилось, сам он ничего подобного никогда бы не написал, а сидел бы себе тихо в углу и молча копил обиды.
Однако Барклай знал, что князь Петр подал государю некую записку о предстоящей войне с французами и получил аудиенцию в Зимнем дворце, довольно продолжительную. О чем говорил монарх со своим генералом от инфантерии, какую оценку дал «Плану Багратиона», военному министру было неведомо. До него дошло одно: потомок грузинских царей предлагает нанести упреждающий удар по противнику через Польшу и Восточную Пруссию, где войска Наполеона близко подошли к нашей границе.
Михаил Богданович придерживался совершенно другого взгляда на будущую военную кампанию, потому Багратиона воспринимал как соперника в борьбе за благосклонность самодержца. Ведь только царь мог решить, чей план лучше, кому подчинить корпуса и полки, дать огромные полномочия Главнокомандующего.
В очередном еженедельном докладе Александру Первому военный министр поддержал прошение князя об отпуске. Пусть генерал от инфантерии из Санкт-Петербурга уедет далеко и желательно — надолго. Как гласит русская народная пословица: «С глаз долой, из сердца — вон!»
Уловки царедворца Михаил Богданович усвоил сравнительно недавно. Коренной перелом в его карьере произошел зимой 1807 года. В сражении при Прейсиш-Эйлау пятидесятилетний генерал-майор получил ранение пулей с раздроблением кости в правую руку выше локтя. Император посетил тяжелораненого в госпитале, долго беседовал с ним и вдруг поверил в полководческий талант всегда невозмутимого лифляндца.
За отличия в войне со шведами в 1809 году Александр Павлович пожаловал Барклаю де Толли высокий чин генерала от инфантерии вне очереди и в обход других генерал-лейтенантов, коих в армии насчитывалось тогда 61 человек. Те имели перед Барклаем старшинство, то есть были произведены гораздо раньше его.
Получился громкий скандал. Десять генерал-лейтенантов одновременно, в знак протеста подали прошения об отставке «по болезни». Они презирали выскочку-лифляндца и не понимали, какими это особыми качествами «ледовитый немец» (как назвал Барклая де Толли генерал Ермолов) превосходит их всех.
Блестяще применив дипломатические способности, молодой царь сумел успокоить разгневанных военачальников. Он принял отставку только у троих: у графа Остермана-Толстого и у князей — братьев Голицыных, Дмитрия и Бориса. Остальные «выздоровели».
В следующем, 1810 году, Александр Павлович назначил своего любимца военным министром.
Может быть, немецкий педантизм да холодное равнодушие к подчиненным и помогали Михаилу Богдановичу в его организаторской деятельности. Он провел ряд преобразований и подготовил-таки наши вооруженные силы к испытаниям Отечественной войны 1812 года. Но в армии его не любили.
Эта нелюбовь дошла до крайней степени, до обвинений в предательстве во время отступления от границ империи к Москве жарким летом 1812-го. Багратион, командуя Второй Западной армией, меньшей по количеству, чем Первая Западная армия Барклая де Толли, не стеснялся выражать всеобщее недовольство прямо, громко, убедительно.
К счастью, до начала Отечественной войны еще оставался целый год. Оба будущих ее знаменитых полководца поддерживали между собой служебно-вежливые отношения.
Генерал от инфантерии Барклай де Толли получил у императора соизволение на отпуск генералу от инфантерии князю Багратиону и на выдачу ему аванса в девять тысяч рублей. Петр Иванович в письме поблагодарил его высокопревосходительство за «исходатайствование сих высокомонарших милостей».
Перед отбытием из Санкт-Петербурга Багратион, согласно этикету, должен был представиться государю, известив его о маршруте поездки и месте дальнейшего пребывания. Казалось бы, сугубо официальная встреча потребует немного времени. Но Александр Павлович неожиданно задержал генерала, начав серьезный разговор.
— Не думайте, любезный князь, будто я позабыл о своих намерениях и планах, — сказал самодержец Всероссийский.
— Каких планах, ваше величество? — учтиво спросил генерал.
— Решение о формировании трех крупных армий на западной границе мною уже принято. Первая, с численностью до 130 тысяч, встанет на линии от города Россиены до города Лида и прикроет расстояние более, чем в двести верст. Вторая, с численностью до сорока восьми тысяч, выйдет на рубеж от Лиды до Волковыска, что составляет примерно 100 верст. Третья, численностью до сорока пяти тысяч будет находиться на Волыни. Вам вручаю я командование Второй армией.
До этого момента князь Петр раздумывал, как задать царю мучительно трудный для него вопрос о своем будущем. Императорского решения он ждал долго и начал сомневаться, что в новом и, наверное, последнем столкновении с Наполеоном найдется для него достойное место. Прежние тревоги, беспокойства, сожаления теперь рассеялись вмиг. Следовало немедленно выразить благодарность за оказанную честь, уверить в совершеннейшей преданности, поклясться без колебаний положить на алтарь Отечества собственную жизнь.
Но потомок грузинских царей молчал. Отчего-то вспомнились ему разговоры в Английском клубе. Нет, не слаб духом, не двуличен, не одержим бесконечными внутренними сомнениями сын взбалмошного императора Павла, как о том любят судачить московские вельможи. Он — мудр и потому осторожен.
— Вы отказываетесь? — государь подошел к генералу совсем близко и заглянул ему в глаза.
— Никак нет, ваше величество!
Александр Первый счел необходимым объясниться:
— Я выжидал. Боялся дразнить зверя, изготовившегося к прыжку. Но июнь на исходе. Стало быть, в этом году вторжения не будет. Не начнет он такую войну, на осень глядя. А вот в следующем году.