Тайна гибели линкора «Новороссийск»
Шрифт:
Никитенко в свои шестьдесят восемь все еще носит морскую форму, только на сей раз торгового флота. Преподает в ленинградской мореходке.
Он спокоен и педантичен, как все настоящие штурманы. Он живет своим бывшим линкором – его горькой славой, его памятью. Шлет письма былым сослуживцам, помогает «новороссийцам» найти друг друга, уточняет подробности той страшной ночи и пишет свою беспристрастную хронику. Отнюдь не лавры мемуариста заставляют его это делать. Просто на штурмана возложены обычно и обязанности историографа корабля. А в истории «Новороссийска» пока не поставлена точка. И поэтому он все еще несет свое бессменное дежурство по кораблю, этот старый штурман.
Еще идут линкоровские часы…
«Взрыв
Почти все офицеры, кто нес в ту ночь на корабле дежурно-вахтенную службу, живы и поныне (к 1988 году). Умер лишь бывший вахтенный офицер Герой Советского Союза старший лейтенант Виктор Лаптев.
Мне удалось разыскать и бывшего оперативного дежурного по эскадре флагманского артиллериста, теперь капитана 1-го ранга в отставке, Георгия Ивановича Смолякова. Он живет на северной окраине Москвы вблизи окружной железной дороги.
В ту ночь Смоляков находился выше всех на корабле – на ФКП: флагманском командном пункте, что располагался над боевой рубкой в башнеподобной фок-мачте. Георгий Иванович высок, худощав, спортивен. Русые усы, голубые глаза, седоватые волосы, линялая флотская тельняшка. Окончил в 1944 году Тихоокеанское высшее военно-морское училище. Как отличник учебы сам выбрал себе флот – действующий Северный. Служил командиром батареи на линкоре «Архангельск».
Георгий Иванович рассказывал:
– По графику на дежурство должен был заступить флагманский связист Пышкин. Но его вызвали в штаб флота, и контр-адмирал Никольский попросил меня его подменить. Вот с тех пор страшно не люблю подменяться…
Штаб эскадры располагался на крейсере «Фрунзе». Никольский распорядился перенести его на «Новороссийск», и в 19 часов я перешел на линкор, имея весь набор необходимых документов. Все было тихо. К кораблю никто не подходил. К полуночи стали поступать доклады о возвращении уволенных на берег матросов. Четыре моряка с бригады эсминцев не прибыли вовремя – загуляли. Я велел своему помощнику – мичману – сразу же доложить мне, как только поступит доклад об их возвращении, и прилег на узенький кожаный диванчик. Вдруг удар в корпус. Рубку тряхнуло. Я знал, что должен был подойти буксир с продовольствием, и уже собрался высказать капитану все, что о нем думаю, как, выглянув в лобовые стекла, обмер: впереди стволов 1-й башни конусное нагромождение металла. Послал мичмана выяснить. Тот прибегает: «Взорвались бензобаки». Чушь. Ни огня, ни запаха. Огонь, впрочем, был. Потом сигнальщики с крейсера «Фрунзе» говорили, что видели, как вдоль ватерлинии «Новороссийска» пробежал огонь. Но это был, скорее всего, отсвет подводного взрыва.
Рындой начали отбивать боевую тревогу. То был своего рода набат. Потом колокола громкого боя сыграли аварийную тревогу. По «Акации» доложил о взрыве оперативному дежурному по флоту. Потом по УКВ, по внутриэскадренной связи, распорядился прислать на линкор санитаров и аварийные партии с других кораблей.
Корма приподнялась после взрыва и оборвала телефонный кабель, шедший с якорной бочки на берег. Поэтому послал баркас с мичманом в город, чтобы тот оповестил по телефону членов штаба, а матросы с бригады эсминцев – оповестили офицеров с линкора.
Нос притонул, но держался над водой довольно ровно. Вскоре начали прибывать офицеры. Первым появился вице-адмирал Пархоменко, за ним контр-адмирал Никольский и часть офицеров штаба. Оперативный дежурный флота велел мне не отходить от УКВ, так как контр-адмирал Овчаров (начальник оперативного управления) держал прямую связь с Москвой. По переговорной трубе поступил снизу доклад. Докладывал старшина (фамилию его не помню):
– Товарищ оперативный! Через две минуты затопит агрегатную радиопоста. Прошу разрешить передать вахту на крейсер «Фрунзе».
Я разрешил. И вскоре УКВ вышло из строя. Не помню фамилии того старшины, не знаю, что с ним сталось. Но он мыслил по-государственному, и это в жестокой аварийной обстановке.
Теперь, когда я лишился связи с берегом, мое пребывание на ФКП стало бесполезным. Стал ждать, что вот-вот мне прикажут перенести ФКП
Я и так знал, что не взорвался. Но пошел проверять. В верхнем перегрузочном отделении стояла вода. Из нее торчали головки снарядов. Вылез через 1-ю башню. Заглянул в подбашенные отделения 2-й башни, там тоже вода поднимается. Стоит матрос конопатит швы. Я вижу, дело тут бесполезное. «Давай выходи!» – «Не могу. Старшина приказал».
Море дошло уже до палубного волнореза. Доложил Пархоменко. «Идите на место». Поднялся в рубку. Наблюдаю всю картину сверху. Вижу – подошли буксиры, забросили шланги в нос и стали откачивать воду. Но ведь Черное море не перекачаешь… Потом догадался – приняли решение буксировать линкор к берегу. Буксир дернул – и масса воды, скопившаяся в подпалубных помещениях линкора, перелилась с борта на борт. Сразу возник очень сильный крен. Послал вниз матроса с просьбой разрешить перенести пост. Боец вернулся: «Вам “добро”». Взяли мы с ним железный ящик с документами, и пришли на ют. Народ уже скатывался в воду, хватался за леера. За 4-й башней был открыт командирский люк, огромный, с надраенной медью. Из него обычно выходил па подъем флага командир линкора. Здесь скопилось особенно много людей, туда же, в распахнутый люк, и попадало потом немало, как в ловушку. Главстаршина Машин, секретчик штаба, тоже свалился туда со своим мешком и уж больше не вылез.
Перебрались мы к барбету 4-й башни, к контр-адмиралу Никольскому. Тот: «Эвакуируйте секретную часть на крейсер “Фрунзе”». Куда там! Все было поздно. Мачта уже пошла, пошла, пошла… Крыша башни стала вертикальной плоскостью, а борт стал крышей. Стоял на нем командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант Марченко. Попрощались с ним. Вместе с 20-килограммовым «сундуком» своим свалился в воду. Ушел на большую глубину – ногами вниз. В молодости нырял хорошо. Но накрыло линкором, куда ни ткнусь – твердь. С тоской вспомнил, кто палуба в этом месте шириной 30 метров. Не всплыть. Попрощался с семьей. Дважды пытался глотать воду, чтобы ускорить смерть. Противно, не вышло. Где-то на второй минуте линкор отошел немного от своей оси, и я почувствовал, как меня понесло вверх. Глотнул воздуха, и тут же утопающий матрос схватил меня за руки и за шею. Слышу, боцман Степаненко кричит ему: «Да отпусти ж ты руки!» А матрос в шоке, ничего не слышит. Думал: хана. Но тут под правую руку попало что-то плавучее, кожаное. То был чехол-надульник от орудия главного калибра. Вот он-то и поддержал. Тут и баркас метрах в пяти, перегруженный, остановился. Матрос увидел, отпустил меня и к баркасу. А у меня уж и сил нет. Тону… Хорошо, командир баркаса, век не забуду, лейтенант Викулов, командир зенитной батареи с «Фрунзе», увидел, крикнул: «Эй, флагарт тонет!» Крюком меня подтянули, так в кителе вместе со «рцами» и достали (синяя-бело-синяя нарукавная повязка «Рцы», которую носят офицеры дежурно-вахтенный службы). Переправили меня на крейсер «Фрунзе». Там переоделся в сухое, и бегом в боевую рубку – устанавливать связь с оперативным дежурным флота. Потом поднялся ко мне флаг-РТС Фриденштейн Петр Аронович и говорит: «Давай я тебя подменю». И я пошел в каюту. А через час – в 8 утра – прибыла Правительственная комиссия: Малышев, Горшков… Докладывал им по свежим впечатлениям.
Что же все-таки произошло? Мое мнение таково: для диверсии были возможности. Береговые посты СНИС в Северной бухте сняли по сокращению штатов, переложив обязанности по наблюдению за морем на эскадру. А эскадра на целый месяц уходила к берегам Кавказа. Линкор же почти все это время простоял в базе… Довольно свободно подходили к его борту яличники из Аполлоновки, где жили отставные боцмана. Они забирали с линкора пищевые отходы для корма свиней… Лично я ощутил двойной удар – «та-та» – дуплетом. То есть заряд был двойным. Стекла в рубке флагманского КП остались целы. А ведь при стрельбе главным калибром их щитами закрывают. Все судовые часы на переборках шли.