Тайна гибели линкора «Новороссийск»
Шрифт:
В середине марта в бою был ранен и эвакуирован в тыл. Будучи штурманом корабля, лейтенант Никитенко имел первостепенное значение в проведении тральных операций в районе Констанцской военно-морской базы и Северо-Западного морского оборонительного района Черноморского флота. При тралении ФВК в исключительно трудных условиях, при большом удалении от берега, Никитенко обеспечил точность траления, для чего, кроме чрезвычайно большой работы, необходимой для определения места корабля по двум углам через 3–5 минут, тов. Никитенко лично изготовляет при подготовке и тралении гониометрические сетки и добивается определения места корабля через 2–3 минуты. При тралении ФВК по открытию Николаевского порта он отлично обеспечил выполнение тральной операции. Во всех тральных операциях тов. Никитенко проявил мужество и отвагу, смело выполнял задание командования и своим личным примером
– В 1953-м поступил в военно-морскую академию в должности штурмана линкора «Севастополь», – продолжал свой рассказ Михаил Романович. – Первый семестр с отличием закончил. Вдруг Особый отдел послал запрос в сельсовет. Оттуда бумажка: «раскулачивался, выселялся…» Ну, тут меня как «шпиона» и отчислили. Все друзья и знакомые сразу же забыли номер телефона. Четыре месяца «за штатом», деньги только за звездочки получал. Сто двадцать суток полной неизвестности. Поехал на родину в Борки, взял новую справку о том, что отец вступил в колхоз, сдал лошадь. Ходил в ЦК с этой справкой, в отдел кадров ВМФ. Результат – ноль. Написал с горя письмо Главкому. Мол, как же так: в атаки ходил, в разведку, три года по минам елозил. Служить воевать, тралить – можно, а учиться – нельзя?! Послал и забыл. Все равно… Вернулся в Севастополь. Пошел на прием к члену военного совета Кулакову. Тот распорядился назначить меня штурманом на линкор «Новороссийск». И на том спасибо. В общем, та бумажка из сельсовета оказалась сильнее орденских книжек. И только потом, уже после гибели «Новороссийска», спустя годы, из Поти, где я служил начальником штаба дивизиона ремонтирующихся кораблей, решился мой злополучный вопрос с академией. Написал я письмо Главнокомандующему флотом адмиралу Горшкову. Послал без особых надежд. Впрочем, одна слабенькая теплилась. Я ведь у Горшкова в 52-м году что-то вроде пари выиграл. Он держал свой флаг на нашем «Севастополе», и однажды, в походе, заглянув в штурманскую рубку, усомнился в точности места линкора. Я возразил: в точности места не сомневаюсь. Дерзнул поставить ящик коньяка. И выиграл пари! Ящик, конечно, так и остался за Горшковым, но он, видимо, не забыл дерзкого штурмана с «Севастополя». Память у Главкома на людей была феноменальная… Вдруг приходит телеграмма из Москвы: «Зачислить в военно-морскую академию без экзаменов». Верите, слезы на глаза навернулись… В общем, первый семестр на «отлично» сдал. В 60-м, окончив академический курс с дипломом «штурман-гидрограф высшей квалификации», еду во Владивосток, и все свое семейство везу осваивать новые края. Должность – старший преподаватель кафедры кораблевождения Тихоокеанского высшего военно-морского училища. Днем учу курсантов, вечером – сам студент. Поступил на физмат Дальневосточного университета. Что и говорить, тяжеловато приходилось. Дома двое сынишек подрастают. Климат им тамошний не в здоровье… Младший полиомиелитом заболел. Ноги отнялись. Врачи советуют – меняйте климат. И вот ввиду болезни сына перевели меня на запад, в Ленинград, преподавать в том самом училище Фрунзе, куда я так рвался в юности… Университет все же успел окончить и получил специальность, весьма дополнявшую мою штурманскую профессию, – «инженер-метеоролог». Но вот беда – квартиру в Ленинграде так и не дали. Пришлось в 67-м перебираться в Баку, под кров жены. Преподавал в родном Каспийском училище. Недолго длилось наше благоденствие. Подстерег новый удар судьбы, да еще какой… Ходил я с курсантами на морскую практику в Средиземное море. Однажды задремал в кресле у раскрытого иллюминатора. Жарко было. А тут еще вентилятор воздух гнал. Приятно. Расслабился, уснул. И схватил я жесточайшее воспаление легких, которое закончилось бластомой, злокачественной опухолью. Положили меня в Москву в госпиталь имени Бурденко. Начальник госпиталя пригласил к себе мою жену и старшего сына: «Мужайтесь и готовьтесь к неизбежному. Месяца два протянет».
Мне сорок пять. Капитан 1-го ранга. За спиной голод и фронт, крейсера и линкоры, гибель «Новороссийска», училище, академия, университет… Брожу по старинным аллеям госпиталя, подбиваю итоги, прощаюсь с белым светом. Смотрю на столетние дубы – завидую им. Жить хочется… «Ну вот, – говорю себе. – А ребята, что под Миусом легли, жить не хотели? Тогда ты просил у Бога только год жизни. А тебе вон сколько выпало! И жена, и дети. Доволен?» Рассудил я так, на душе полегчало. Чему быть, того не миновать.
Жене разрешили жить со мной в палате. Тамара меня сильно поддерживала… Удалили мне в семидесятом часть левого легкого, и спустя четыре месяца вернулся в Баку. Через три года стал доцентом по кафедре кораблевождения. И в том же 73-м уволился в запас. Тридцать три календарных годка с сединами и кровью как один
Я совершенно иными глазами оглядел не бог весть как, но опрятно и удобно обставленную двухкомнатную квартирку в блочной многоэтажке. Хрусталь в горке. На полке Библия, лоции и штурманские книги. С фотообоев золотилась лесная дорога в осенних листьях. Передо мной сидел сухощавый совсем не старый еще человек в линялой флотской рубашке, сквозь которую синели полосы тельняшки. Черные густые брови, умные карие глаза. Крестьянин с душой моряка и мозгами профессора. Все в его жизни было на излом, и все в конце концов – благополучно. Под трудной, под счастливой звездой родился: не умер в голод, не убили на фронте, не подорвался на минах, не утонул с линкором. Да еще и курит, дымит вовсю, несмотря на обрезанное легкое.
– Четыре внучки у меня, – усмехается Михаил Романович. – Кортик передать некому.
Я разыскал его случайно. Никто из севастопольских да и московских «новороссийцев» не знал его адреса. Никитенко откликнулся письмом на мой очерк в «Правде». «У меня есть список всех погибших на линкоре, – сообщал он, – а также схема захоронений на Братском кладбище и кладбище Коммунаров». Каждое слово в письме было выписано отменным штурманским почерком – буковка к буковке. И вот он, этот скорбный список, на столе, и схемы захоронений, вычерченные тонко и точно – с ориентировкой по странам света. И все бумаги вокруг – письма, документы, карты разложены по полочкам в идеальном порядке, как на прокладочном столе. А над столом бесшумно шли корабельные часы. Те самые. С «Новороссийска»…
– Сейчас много говорят и пишут о загадочных проявлениях человеческой психики, экстрасенсах и тому подобном, – так начал Никитенко свой рассказ о последнем дне линкора. – Хотите верьте, хотите нет, но Тамара, жена моя, предсказала беду с линкором за три дня. 25 октября утром она стала рассказывать, какой необычный сон ей приснился. Будто бы все севастопольцы сбежались на берег моря и стали смотреть, как к ним спускается с неба какое-то сияющее облако. «Ой, наверное, с кораблем вашим что-нибудь случится!» Этот эпизод нам обоим врезался в память. Поверьте, это не выдумка, так сказать, задним числом. Я член партии с сорок третьего года.
Никитенко можно верить еще и потому, что всю свою службу он следовал золотому штурманскому правилу: пишу то, что вижу, чего не вижу – не пишу. Вот листок, похожий на выписку из вахтенного журнала. Это корабельная хроника 28 октября 1955 года (по Никитенко).
«8.00. Снялись с якоря и вышли на выполнение стрельбы АС, а также для определения маневренных элементов на Херсонесской мерной миле, и определения поправок дальномеров и радиолокационных станций.
18.15. Вернулись в Севастополь и встали на якорную бочку № 3. Отдан левый якорь. На клюзе 70 метров. Глубина по карте 18 метров. Ил.
18.47. Закончились сумерки. Солнце зашло в 17 час. 17 мин. Светила луна с возрастом на ноль часов 12,2 дня и фазой 3 дня до полнолуния.
19.10. Развод нового суточного наряда и караула (стирка, баня, фильм на юте)».
Михаил Романович прервал чтение и прикрыл глаза рукой:
– Обычно штурманов после выхода в море освобождают от всевозможных дежурств. Но Сербулов, помощник командира, попросил меня заступить дежурным по кораблю, так как офицер, которому надлежало дежурить по графику, убыл по каким-то делам на берег.
Развод проводили, как положено, под оркестр… Все тридцать три года я слышу тот марш и вижу тот строй: полтораста молодцеватых красивых парней в бескозырках и белых форменках. Мог ли я подумать тогда, что многих из них вижу в последний раз! Стояли в том строю и будущие выходцы с того света рассыльный по кораблю старший матрос Хабибулин и дневальный по кубрику матрос Семиошко. Вахтенным офицером заступил замполит дивизиона движения Герой Советского Союза старший лейтенант Виктор Лаптев, дежурным по низам – командир батареи старший лейтенант Карл Жилин, дежурным по боевой части «пять» – инженер-капитан-лейтенант Юрий Городецкий.