Тайна гибели линкора «Новороссийск»
Шрифт:
Матрос Юрий Уткин, радиотелеграфист:
– Плавать я не умел. Когда корабль накрыл нас и почти утопил, я держался под водой за подол робы нашего радиотелеграфиста. Он умел плавать. Помню, что в ушах от давления воды было очень больно. Я трижды пытался всплыть, но всякий раз ударялся головой о нависшую палубу. Решил умереть, наглотавшись воды. И стал глотать ее. Но тут попал в воздушный пузырь и он вынес меня на поверхность…
Капитан-лейтенант В.И. Ходов, парторг линкора:
– Сдав обязанности замполита прибывшему на борт Шестаку, я отправился
Я успел забежать в свою каюту, сбросил синий рабочий китель, он был весь в мазуте, надел новый, суконный, переложил в него партбилет. Партбилеты мы всегда носили с собой, в специально нашитых изнутри карманчиках. Забрал с собой партбилеты командира и инженера-механика, уехавших в отпуска. Вышел наверх. Большая часть команды и аварийные партии соседних кораблей стояли в строю на юте вдоль правого борта. Корма уже сильно поднялась. Строй сгрудился. Я подошел к Шестаку и прочему начальству. Только что из ПЭЖа поступил последний доклад: «Корабль спасти не удастся». Помощник командира Зосима Григорьевич Сербулов горестно крякнул: «Эх, комиссары нужны, а не замы!» Комфлота стоял у верхней площадки трапа. Он приказал отойти всем плавсредствам подальше от «Новороссийска». И вовремя. Иначе бы через минуту накрыло все катера, баркасы, буксиры, стоявшие у нас под бортом. Рядом со мной оказался мичман Анжеуров. Линкор неудержимо валился на борт.
– Прыгай! – крикнул Анжеуров. Мне подумалось, что прыгать еще рано: очень высоко…
Главный боцман линкора мичман Ф.С. Степаненко:
– Якоря проклятущие держали насмерть. Кто отвечает за якорные устройства? Боцман. Прибыл я с берега и первым делом на бак… Что увидел – так это не для печати. Шпили разворочены, в палубе рваная дыра, всюду ноги, руки, головы оторванные, ил, кровь, мазут… Начали трупы собирать, раненых… Только нос расчистили, как он стал тонуть. Бридель не успели отдать, так и бочку носовую притопило.
Якорь-цепь топором не перерубишь. Толщина звена – 34 миллиметра. Правда, на 30-м и 50-м метрах якорь-цепи есть разрывные звенья, но и они ушли в воду. Обе цепи вытравились на 70 метров. Цепной ящик тоже затопило. В него можно было бы залезть и отдать жвака-галсы – концевые быстроразъемные звенья, тогда бы обе якорь-цепи соскользнули бы в воду. Да ведь и туда уже не доберешься: палуба бака ушла в воду на 38 погонных метров.
Сунулся я вниз, а там – на первой же палубе – вода. Тут вот какая история получилась. Итальянцы построили корабль так, что до ватерлинии он был совершенно герметичен: все трубопроводы, коридоры, проходы прокладывались выше ватерлинии. Поэтому вода топила линкор не снизу, а по верхним палубам, выше ватерлинии. Когда ее набежало досыть, получилось так: низ – пустой, легкий; верх – затопленный, тяжелый. А тут еще буксир дернул с левого борта. Вода перелилась влево, и пошел он, родимый, валиться…
Я стоял у второй башни, держался за стойку. Народ посыпался, я держусь. Вишу. Вода подо мной от людей кипит. Потом оторвался и тоже – плюх! – в живое море…
Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:
– После доклада мы с Ивановым, начальником техупра флота, снова направились в пост энергетики. Положение корабля к этому времени уже заметно ухудшилось: крен на левый борт приближался к опасной величине. По кораблю передали команду: «Личному составу, прибывшему с других кораблей, построиться на юте! Остальным плыть на своих боевых постах! Левый борт в опасности!» Когда крен корабля увеличился до 12 градусов, нарушилась телефонная связь, доклады в пост энергетики перестали поступать, а от старших начальников никаких распоряжений не было. Иванов приказал мне лично выяснить обстановку.
Я вышел из поста энергетики и спустился в первое машинное отделение. Там находился инженер-лейтенант Писарев с матросами. Они укрепляли носовую переборку, так как получили доклад, что помещение носовых турбогенераторов начинает затапливать. Писарев доложил мне, что у них мало аварийного леса. Я велел ему послать людей на правый шкафут, так как видел, что там выгружали брусья с какого-то корабля. Вышел из машинного отделения и по поперечному коридору направился в 18-й кубрик. Кубрик уже был затоплен примерно на полметра… У носовой переборки матросы под руководством старшины заделывали отверстие от монорельса для транспортировки снарядов. Я спросил:
– Откуда топит?
– Через бортовую продольную переборку! – ответил старшина.
– Не может быть!..
Я прошел в кормовую часть кубрика и вначале услышал по звуку, затем и увидел, что вода поступает через неплотности люка из верхнего кубрика. Тогда я понял, что верхний – 8-й – кубрик уже затоплен! В обход – через 17-й и 7-й кубрики – на верхнюю палубу правого шкафута. Крен корабля продолжал расти. У лееров стояли матросы. Двоим из них я велел закрыть люк 8-го кубрика, через который лилась вниз вода. Матрос доложил мне, что люк уже находится в воде и верхняя палуба левого борта затоплена. Понял, что левый борт уже полностью в воде, и быстро направился на ют, чтобы доложить об опасном положении корабля. Но успел добежать только до камбуза. Опрокидывание застало меня между третьей башней среднего калибра и 100-миллиметровой зенитной пушкой. Тут все загрохотало, палуба выскользнула из-под ног, я получил сильный удар по голове и потерял сознание.
В 4 часа 15 минут линкор перевернулся вверх килем. Я потом определил это время по своим часам, которые остановились в воде. Быстро пришел в себя и стал изо всех сил выгребать вверх, но, ударившись головой, с ужасом понял, что где-то под кораблем. Ориентировки никакой, абсолютная темнота. Я беспорядочно метался в разные стороны, почти теряя надежду выбраться из этой ловушки…
«Мы доплывем!»
Петр Гармаш, офицер крейсера «Слава» (б. «Молотов»):
– Тяжелый взрыв оборвал мой сон. Корабль качнулся, и вслед за этим ударили колокола громкого боя: «Боевая тревога!»
Еще как следует ничего не соображая, мигом натянул брюки, сунул ноги в ботинки и, на ходу, надевая китель – привычка военных лет, – выскакиваю из каюты на верхнюю палубу. Успеваю взглянуть на часы – 01.25… 29 октября 1955 года. Ночь. Корабль затемнился, на верхней палубе лишь мерцают светлячки синих лампочек. Затемнены и другие корабли, стоящие на рейде. Но почему тревога – боевая? И словно в ответ звучит сигнал: «Отбой боевой тревоги!» И тут же – новый: «Аварийная тревога!»