Тайна гибели линкора «Новороссийск»
Шрифт:
Я не поверила. Ждала. Ночью позвонил флагманский механик флота Самарин и обнадежил: «Внутри корабля остались люди. Ходят упорные слухи, что Виктор Михайлович среди них».
Я не отходила от телефона и день, и два, и три. Вот-вот, думала, позвонят. Но время шло. Перед Ноябрьскими резко похолодало, и уже невозможно было верить, что там, под водой, в стальном корпусе осталась хоть одна живая душа.
7 ноября ему исполнилось бы 38 лет. Он родился в 1917 году. Вот за этим круглым столом мы и дни рождения его отмечали. За ним же и поминали его. Когда отца не стало, детям было десять и двенадцать. Конечно же, они его хорошо помнят! Теперь у меня трое внуков, которых он никогда не видел. Старший служит в армии…
И вдруг я открыл для себя, что эту худенькую седоватую женщину знаю уже давно: я часто видел ее на Приморском бульваре в дни флотских праздников и ярмарочных гуляний за столиком с диковинными кактусами. Нина Григорьевна – председатель севастопольского клуба кактусоводов. Вон сквозь приоткрытую дверь лоджии виден фантастический сад цветущих колючек. И мы идем туда. И Нина Григорьевна, просветлев лицом, ведет вдохновенный рассказ о священном растении ацтеков лофофоре и о «живых камнях» карру, что расцветают после дождя, об эуфорбии древовидной, которую привез ей знакомым моряк с острова Маврикий и которую можно наряжать в новогоднюю ночь вместо елки… Кто-то сказал: то, чему человек отдает свободное время, и есть его религия. И мне подумалось, что вдова начальника техупра ушла в мир колючих пустынников, как раньше уходили в скиты. Быть может, у этих «живых камней» она училась, как надо сносить невзгоды. И уж наверное-то в этом всегда цветущем инопланетном саду ей ничто не напоминало о неотступном горе…
– Вот эту лозу мы посадили с Виктором во дворе. Смотрите, она добралась сюда, на третий этаж.
И я смотрел на виноградную гроздь среди сухих шипов.
«Плыть к берегу!»
Беда одна не приходит. Взрыв под килем был лишь начальным эвеном цепи трагических событий. В 4 часа 15 минут случилось непредвиденное, случилось самое страшное: линкор качнулся с борта на борт и быстро – за секунды – опрокинулся через левое плечо. Там, куда били прожекторы с соседних крейсеров – на темной поверхности ночного осеннего моря, – колыхнулось тяжко и застыло днище перевернувшегося корабля – широкое, темное, в мокрых бликах, словно спина громадного чудища. Чудище накрыло собой сотни людей, ссыпавшихся с накренившейся палубы, оно унесло в своей стальной утробе сотни моряков, не успевших покинуть задраенные по боевой тревоге помещения. Все они были обречены на долгую мучительную смерть…
Когда положение линкора ухудшилось, но крена на левый борт еще не было, я каким-то шестым чувством, инстинктом, почувствовал, что всю не занятую борьбой за живучесть команду надо вызвать наверх. Надо свезти лишних людей с корабля. Дал приказ – всем свободным от аварийных работ построиться на юте для посадки в плавсредства.
Матросы строились в каре. Я стоял на юте у кормового флагштока, как вдруг линкор качнулся на правый борт, потом на левый и пошел, пошел, пошел… До последней секунды была мысль: «Ну вот сейчас, вот сейчас остановится, задержится, ну хотя бы ляжет на борт…»
«Новороссийск» опрокинулся стремительно…
Г.М. Шестак, заместитель командира линкора по политчасти:
– Ширина линкора в полтора раза превышала глубину стоянки. Теоретически опрокидывание оверкиль было невозможно… Мы надеялись, что фок-мачта, вмонтированная в броневую цитадель, заякорит и не даст перевернуться… Но этого не произошло.
Когда линии обороны стало прорывать одну за другой, мы с Хуршудовым обратились к комфлоту с предложением эвакуировать часть команды. Пархоменко ответил: «Не надо разводить панику!» Все же он сам пришел к этому выводу. На юте по правому борту в шесть рядов были выстроены все, в ком не нуждался линкор для своего спасения. Трудно сказать, сколько их было. Но фронт строя равнялся 38 метрам.
Вдруг у всей этой массы стала уходить из-под ног палуба. Но люди не рассыпались, не разбежались. Никакой паники! Передние ряды сползали, их держали задние… Те, кто упал в воду, снова карабкались на борт. Никто не хотел покидать корабль.
Я крикнул: «Всем плыть к берегу!» И тут мы все поехали вниз.
К счастью, отбойная волна пошла от корабля, и людей в пучину не затягивало. Но многих накрыло палубой, и они, так же как и я, сразу же оказались на большой глубине. Я пришел в себя от боли в ушах под перевернувшимся линкором…
Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
– Я успел подумать: как хорошо, что приказал поставить башни на стопора. Иначе бы они развернулись при крене, наделали бы новых бед… Матросы стояли на юте, когда линкор стал крениться. К Пархоменко подбежал флагмех Иванов, доложил, что крен медленно нарастает и приближается к критическому пределу. Это были его последние слова. Он тут же убежал вниз – в ПЭЖ – и остался навсегда…
Крен нарастал. Задние ряды строя держались за леера, за задних хватались передние ряды… Строй не распадался. Те же, кому удавалось удержаться, скатывались и тут же снова карабкались палубу, пока замполит не дал команду: «Плыть к берегу!»
Потом все ссыпались в воду, да так, что и прыгнуть было некуда. Я влез на барбет 4-й башни вместе с флагманским артиллеристом соединения капитаном 2-го ранга И.Г. Смоляковым, который пошел на ют с ящиком-сейфом и пеналом с картами. Он в ту ночь стоял оперативным дежурным по эскадре. Мы топтались на бортовом срезе, пока средний ствол башни не вошел в воду. Попрощались друг с другом и прыгнули вниз.
Старший лейтенант К.И. Жилин:
– Когда дали команду «Незанятым в аварийных работах построиться на юте!», я приказал своей батарее покинуть башни. На ют пробирался боком – из-за большого крена. Выбрался к самому флагштоку – к тому месту, где был закреплен буксирный конец. Он надраился так, что звенел – вот-вот лопнет. Лопнет – хлестанет – людей побьет. Пришлось отдать буксирный конец – РБ-62 шел в сторону. В этот-то момент корабль стал быстро валиться левый борт. Корма поднялась метров на двадцать. Люди покатились. Те, кто стоял у лееров, стали прыгать за правый борт. А там винты, дейдвуды, кронштейны… Слышал, как разбивались о них: «шмяк», «шмяк»… Я ухватился за кормовой леер: «Что делать?» Прыгнешь за правый борт – попадешь на острые лопасти винта, под левый – накроет кораблем. В эти считаные доли секунды надо было на что-то решиться…
Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:
– Мы втроем – Саня Боголюбов, Леня Серяков и я – остались не у дел и коротали время на своем «объекте приборки» – в адмиральском салоне. Сидели на диванчике против люка и осторожно курили. Неподалеку стояло высокое флотское начальство. Впрочем, ему, конечно, было не до нас. Зато мы находились, что называется, в гуще событий и краем уха ловили обрывки фраз, докладов, долетавшие с юта через распахнутый люк. Потом крен на левый борт стал ощутимо нарастать. Я забеспокоился: «Ребята, давайте вылезать!»
Но вылезать уже было непросто: трап принял отрицательный уклон. Я ухватился за упор крышки люка, и ребята меня вытолкнули снизу. Затем таким же макаром выбрался Саня Боголюбов. Полез Леня Серяков, и тут линкор перевернулся. Мы оказались под кораблем. Темень, холод, на уши давит глубина… Куда плыть? Тычешься вверх, как рыба об лед; всюду палуба – не всплыть. Поплыл туда, куда плылось… Это чистая случайность, что поперек палубы, а не вдоль. Метров через десять почувствовал, что верх свободен, и изо всех сил заработал руками. Воздуха в груди уже не оставалось…