Тайна гибели линкора «Новороссийск»
Шрифт:
«18.30. Увольнение на берег. Уволено около 450 матросов и старшин.
23.30. Посланы баркасы за уволенными. 0.30. 29 октября. Все прибыли без замечаний».
– Я обрадовался: значит, командира не вызывать. Так было принято: если матрос напивался и попадал в комендатуру, то забирать его приходил командир корабля.
Доложил оперативному дежурному эскадры, что все в порядке. Он предупредил меня, что ночью мимо нас пройдет эсминец в Нефтегавань.
Я спустился к вахтенному офицеру Лаптеву, а потом поднялся в свою каюту, она рядом с рубкой дежурного офицера, – ют, правый борт. Снял фуражку, сел за стол и стал заполнять журнал. Всего в ту ночь на линкоре было тысяча шестьсот двадцать человек. Из пятидесяти офицеров – тридцать уволены на берег и в отпусках. К тем двум десяткам, что остались на борту, надо прибавить и пятнадцать офицеров-переподготовщиков, призванных из запаса. Курсанты из «дзержинки», проходившие на «Новороссийске» морскую практику, уехали в Ленинград тремя днями раньше. Оставались лишь четыре мичмана-стажера из херсонской мореходки. Один из них – Меняйлов – погиб. Ну и молодое пополнение в количестве двухсот человек, прибывших из армейских частей Киевского военного округа.
1.30. Внезапно я почувствовал сильный глухой толчок. Линкор содрогнулся. Погас свет. Первое, что подумал – ударил в борт эсминец, тот самый, что должен был заходить в Нефтегавань. Выскочил без фуражки к вахтенному офицеру.
– Что случилось?
Лаптев, флегматик по натуре, отвечает спокойно:
– А в носу что-то взорвалось.
И уже без доклада – ногами чувствую: палуба не та – дифферент и крен появились градуса 2–3. Бросился к трансляции поднимать экипаж. Тут, как перед броском в атаку, дух занимает – от ответственности. Ведь дежурный всегда виноват. Недосмотрел – уже есть. А если сейчас еще что-то упущу – голову вовсе снимут. Бегу и каждую команду обдумываю: «А сколько мне за нее лет дадут?»
Трансляция не работала. На юте уже собирались матросы. Кто в трусах, кто в робе, кто-то сплошь облеплен илом. Появился и дежурный по низам старший лейтенант Жилин. Я собрал человек двадцать: «Ребята, бегите по кубрикам, кричите – аварийная тревога!» Шилина попросил бить в рынду – огромный судовой колокол. На ют стали приходить раненые, некоторых приносили на руках. Подошел командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант Марченко. Попросил его срочно доложить о случившемся оперативным дежурным штаба флота и аварийно-спасательной службы. Он мою просьбу выполнил. Минуты через 3–4 после взрыва появилось питание на трансляции. Это заработала кормовая электростанция. Объявил боевую тревогу, вызвал баркас к левому трапу для раненых, дал команду: «Кормовой аварийной партии с аварийным инструментом прибыть в нос» и команду: «Задраить иллюминаторы на броневые конуса, об исполнении доложить». Последняя команда имела особый смысл. Я вспомнил, как академик Крылов описывал в «Воспоминаниях» гибель «Императрицы Марии» (книгу читал накануне). У нас же на линкоре было 220 иллюминаторов, отстоявших от воды всего на 70 сантиметров. Через некоторое время инженер-капитан 3-го ранга Матусевич из поста энергетики и живучести доложил мне, что аварийные партии осматривают поврежденные помещения, что корабль принял около тысячи тони воды (в действительности – 3,5 тысячи тонн) и что некоторые каюты с незадраенными иллюминаторами закрыты на замок.
В 1.39 баркас подошел к левому трапу. Начали сводить раненых, некоторых сносили на руках. Всего на баркасе было около сотни матросов. Старшим назначил начальника клуба капитан-лейтенанта Басина. На берегу раненые, человек сорок, были размещены в госпитале, о чем, возвратившись на корабль, мне доложил Басин. Его потом, когда корабль перевернется, найдут только на третий день. Опознают по усам и нашивкам. Когда прыгал за борт, крикнул «Прощайте!» – не умел плавать. На похоронах жена упросила вскрыть гроб. Увидела – повалилась без чувств…
Подошел баркас. Быстро погрузили раненых. Вдруг старшина баркаса кричит: «Вода поступает!» При взрыве шлюпка стояла у правого выстрела, вот ее и повредило. Что делать? Выгружать людей? Но это значит подписать смертный приговор тем, кому помощь нужна в ближайшие минуты. Отправить так? А вдруг затонут? Но колебаться нет времени. «Отойти от трапа!» Баркас дошел до стенки за семь минут. Я вытер со лба холодный пот.
1.43. Прошел на бак в район взрыва. Крен был выровнен перекачкой топлива. Чем ближе подходил к баку, тем больше было ила. Почти по диаметральной плоскости зияла огромная дыра с рваными краями. Правый шпиль был развернут почти да 90 градусов в сторону стволов первой башни. Нос значительно осел, и вода почти заполнила шпилевое помещение, где размещалось новое пополнение. Я услышал крики и мольбы о спасении. Вскоре они затихли. Выйти из «шпилей» новобранцы не могли, так как выход был заклинен взрывом.
Эти голоса! Сколько раз в атаках бывал, друзей хоронил… Но там – в бою, там не зря, не за так. А здесь на глазах – и ничем не помочь. Хотелось рвать и метать от бессилия. И я заплакал, второй раз в жизни…
Через 2–3 минуты вода выжала последний воздух и похоронила всех заживо… Я спустился в 15-й кубрик, расположенный на жилой палубе. Было полутемно, мерцала одинокая лампочка переноски. Вода через щели и двери поступала из 14-го кубрика, который был почти полностью затоплен. Матросы носовой аварийной партии конопатили дверь и укрепляли брусьями переборку, расположенную на 51-м шпангоуте. Они работали спокойно. Воды – по колено. Никакой паники. Слышались только команды старшины.
После осмотра бака и кубрика, несмотря на ил, я почти бежал на ют, оценивая обстановку и свои действия. Что сделал? Матросов поднял, оперативному доложил, раненых отправил в госпиталь, командира и замполита вызвал, кормовую аварийную партию перевел в нос. Они работают. Что можно и нужно сделать еще?
Свезти, хотя бы лишних, матросов на берег? Нет, не могу. В Уставе написано: «Спасать личный состав, когда невозможно спасти корабль». А что с кораблем? Большей опасности, чем взрыв, уже не может быть. Боезапас цел. Дифферент? Ну и что! Высота борта 10 м. Глубина 18 м. Илу метров 5–7. Нос может опуститься под воду приблизительно на толщину слоя ила. Корма может осесть на 2–3 метра, над водой останется достаточно. А что, если развернуть корабль перпендикулярно берегу? Сейчас этот угол менее 30 градусов. Тогда корма приблизится к берегу на половину длины, т. е. метров на 90, и будет на мели. Чем развернуть корабль? Машинами? Они горячие и скоро будут готовы к даче хода.
А что, если корабль развернуть буксиром, а затем занести концы на берег и обнести ими дом, дерево, и подтянуть шпилями? Эта мысль возникла у меня минут за 15–20 до прихода командующего флотом. В этот момент (около 01.50) к левому борту ошвартовался буксир МБ-131. Закрепили трос за барбет первой башни. Я обрадовался. Марченко выполнил мою просьбу. Аварийно-спасательная служба сработала быстро. Немного позже к кораблю прибыли другие буксиры и спасательные суда, которым было приказано ошвартоваться с правого борта в районе пробоины: ВМ-73, ВМ-74 и ПШК-37. Суда стали откачивать воду из затопленных помещений. Размеры пробоины тогда еще не были известны. Мы не знали, что через пробоину, размером около 150 квадратных метров, воды поступало значительно больше, чем успевали откачивать. Немного позже подошли спасательные суда «Карабах» и «Бештау». С ними прибыл начальник аварийно-спасательной службы флота капитан 1-го ранга Кулагин. На юте ко мне подошел командир аварийной партии одного из крейсеров капитан 2-го ранга Амбакадзе:
– Миша, что делать будем?
– Бери кормовой конец и заводи на буксир. Будем подтягивать к стенке.
На чужом корабле отдавать концы непросто. Но Амбакадзе и его люди сработали четко. Трос был быстро заведен на буксир МБ-131. Я приказал буксиру «перейти в корму».
Возможно, мое решение было не лучшим, но уверен, что и оно привело бы к успеху. Задуманный мною план я не успел осуществить. Не успел даже сделать попытку завести концы на берег, чтобы подтянуть корабль шпилями. Я уверен, что это можно было выполнить, особенно после того, как был обрезан трос на носовую бочку. Почему так думаю? Позже, принимая участие в подготовительных работах по подъему линкора «Новороссийск», я увидел геологический разрез Северной бухты с расположением затонувшего корабля. Если бы корабль был подтянут еще на три-пять метров ближе к берегу, корма не осела бы в ил, а располагалась бы на твердом материковом грунте.
Минут через 30 после взрыва, где-то около 2.00, на корабль прибыли командующий флотом Пархоменко, член Военного совета Кулаков и начальник штаба флота.
Сейчас часто думаю: задержись Пархоменко ну на полчаса – и я бы успел подтянуть линкор. Впрочем, может, это самообольщение. Машу кулаками после драки. Но шанс-то был!
Пархоменко – человек того времени… Но дело знал. Могу судить о том по многочисленным его разборам учений. После гибели линкора, дня два-три спустя, собрал нас и сказал: «Товарищи, если кто не может после всего, что произошло, служить на кораблях, вы мне скажите. Найдем место на берегу».