Тайна Легницкого музея
Шрифт:
— Готово, лезь!
И я полезла. Приземление прошло удачно. Элла сбросила нам сумку. Все было тихо. Фонарик мы зажгли на самую слабую мощность, да к тому же не вытаскивали из моей майки.
Наша картина находилась в соседнем зале. Слабый свет освещал путь. Вот мы входим в наш зал. Вот комод, кресло с наброшенным на него палантином, а вот и стена с вышитой картиной. Мы слышали стук сердец друг друга. Оксанка вытерла о лосины влажные от волнения руки и сняла картину — вот она, розеточка! Оксанка, передав мне картину, сняла с шеи медальон. Надев цепочку на руку, чтобы он не упал на пол, она приложила его к розетке и надавила. Раздался щелчок, Оксанка потянула медальон за цепочку на себя, а он потащил за собой «кусочек» стены — это дверка.
Я придвинула фонарь ближе. Мы увидели небольшое отверстие в обрывках пакли и паутины, внутри что-то лежало. Я почти всунула фонарик внутрь, Оксанка протянула руку и вытащила увесистый мешочек, какой-то футляр и сверток старых пожелтевших бумаг. Пошарив еще раз рукой, она сказала:
— Больше ничего нет, пошли!
Вдруг из соседнего зала мы услышали шум, как будто что-то шлепнулось. Не успели мы ничего сообразить, как в нас врезалась Элка.
— Скорее, скорее прячемся! Он здесь! — зазвенела она шепотом.
Мы бросились на пол и, как ежики, вползли под кровать. Сердца у нас вылетали.
— Он начал подниматься на чердак, я думала — умру! — шептала Элла. — У меня не было времени отвязать веревку.
— А если он сейчас увидит вскрытый тайник, то сразу догадается, что мы здесь! — простонала я.
— Есть выход! — сказала Оксанка. — Доставай телефон, вызывай полицию!
Мы умирали от ужаса, в неудобных позах, на холодном полу. «Тип» был в соседнем зале, он уже увидел веревку и понял, что мы где-то здесь. Нас заставило позеленеть от страха то, что он пришел не один. Становилось ясно: если мы и нашли какие-нибудь ценности, они уйдут на пышные похороны. Бандиты уже вошли в наш зал. Мы видели их ноги рядом с кроватью. Мы зажмурились от осознания страшного. Еще одно движение, сейчас они заглянут под кровать и… дальше как в фильмах ужасов.
…Мы вздрогнули от воя сирен и ослепительного света, хлынувшего в окна. Через мгновение мы услышали голос, говорящий в мегафон:
— Говорит полковник полиции Кароль Гжижа! Дом окружен, выходите через центральный вход!
Теперь мы поменялись ролями, стало слышно, как заметались по залу «тип» и его напарник, как полились знакомые «пся крев» и многое другое, по смыслу можно догадаться какое. Еще было услышано, как открывается замок. Двери широко распахнулись, вбежали полицейские, и мы услышали, как защелкнулись наручники. Когда бандитов увели, мы гуськом выползли из-под кровати. Вид у нас был незабываемый: лохматые, в пыли и штукатурке, а я еще и в лифчике.
Первое, что мы увидели, — это пожилого мужчину в плаще поверх пижамы с галстуком и глазами поверх очков — директора музея. Его выдернули из постели, сказав, что грабят усадьбу.
Мы сидели в кабинете заместителя начальника полиции господина Гжижи. Спать, естественно, не хотелось никому. Было 3.45 утра. Так как говорить по-польски мы не могли, была вызвана пани экскурсовод, владеющая русским. Кабинет гудел, как улей. Каждый присутствующий бубнил свое. Директор лепетал, прося объяснить ему, как столько людей оказалось в музее ночью. «Тип» с напарником, видимо, решив, что лучшая защита — это нападение, орали: по какому праву их задержали, да еще так унизительно, с наручниками. И почему мы не в наручниках, хотя тоже были в музее? Слегка озверев, полковник Гжижа приказал всем замолчать. Дождавшись тишины, он обратился к нам:
— Попрошу вас назвать свои имена.
При фамилии Никольские «тип» посмотрел на нас с такой неприязнью, что нам стало не по себе.
— Ваша фамилия? — обратился к нему полковник.
— Збаровский! — с вызовом ответил тот, и теперь уже вздрогнули мы.
— С какой целью вы оказались ночью в музее? — последовал вопрос, которого мы боялись. Мы переглянулись, и Оксанка пошла «ва-банк»:
— Дело в том, что мы с сестрой, — она указала на Эллу, — единственные потомки Борислава Никольского, — смело заявила она. — Мы специально прибыли из России, чтобы достать документы, подтверждающие это. Конечно, мы признаём, что наши действия незаконны, но, согласитесь, мы не могли предъявить притязания, не имея на то доказательств. А их мы приобрели только сегодня и здесь! — закончила она, гордая своей речью.
— Вам знаком этот пан? — спросил полковник, указывая на «типа» из театра.
— Лично — нет, но мы давно заметили, что он следит за нами еще с Варшавы. И за все пребывание в Польше наши пути пересекались, — сказала Элла.
— Это ложь! — взвизгнул «тип». — Я действительно видел панн, но мои действия объясняются их привлекательностью! — заюлил он. Вот наглец!
— Позвольте усомниться! — холодно сказала Элла. — А как вы объясните тот факт, что, устроившись садовником, вы по ночам копаете на территории усадьбы?
— Потому что я садовник и мне надо копать лунки и грядки для новых растений, — вывернулся «тип».
— В два часа ночи? — опять спросила Элла.
Но полковник потребовал прекратить пререкания, хотя по его виду был заметен интерес к вопросам Эллы. Нас попросили объяснить все, и мы рассказали, к кому приехали в Польшу, как решили действовать, и наконец Оксанка показала медальон. Конечно же, мы не могли рассказать всю правду, а именно о видении, и поэтому родилась импровизация. Мы действовали наудачу и только лишь. Выслушав нас, полковник Гжижа переключился на «типа».
— Советую вам рассказать правду, — обратился он к нему. Тот пытался стоять на своем, то есть он де садовник, все встречи — совпадение и не больше, а в том, что он экстравагантный садовник и работает не днем, а ночью, никакой вины нет. Но тут вмешался директор музея:
— Позвольте, но даже садовнику запрещено находиться на территории усадьбы ночью. Вы же не сторож! Мы ведь не зажигаем фонари, так что же можно увидеть там, работая, как вы говорите, ночью? И наконец, откуда у вас ключи от музея?
Пока «тип» собирался с мыслями, пришел ответ на запрос полковника о Збаровском. В документах у того значился варшавский адрес. Глядя на экран компьютера, полковник нахмурился.
— Как вы объясните это, пан Войтынский? — спросил он и показал ему и всем присутствующим распечатку с портретом настоящего Збаровского.
«Тип», истинную фамилию которого мы теперь знали, стал похож на свежую гангрену, потому что иначе описать точный цвет его лица было невозможно.
Мы отсыпались остаток ночи и часть дня в отеле в Легнице. А неудавшийся пан Збаровский, в миру Войтынский, — в камере. Вслед за раскрытием его подлинного имени потянулся ряд других открытий. Тот Збаровский, чьим именем он прикрывался все эти годы, исчез при невыясненных обстоятельствах в 1981 году. Женат он не был, родных не имел. По рассказам свидетелей, его часто видели с молодым человеком, которого он представлял как друга. Они любили путешествовать и рыбачить. Из одного такого путешествия Збаровский не вернулся. Искать его было некому, друг исчез. И вот теперь этим исчезнувшим другом по описанию оказался Войтынский. После очередного допроса Войтынский сделал заявление, что Збаровского убил он. Ударил в солнечное сплетение, а когда тот потерял сознание, столкнул в воду. Причина убийства такова: Збаровский рассказал ему семейную тайну, что он происходит от незаконной ветви рода Збаровских, появившейся от связи пана с кастеляншей Зосей Ясницкой, и, возможно, ему причитается какая-то сумма от состояния, так как пан Збаровский кое-что припрятал для своего ребенка от Зоси. Эти сведения передавались из поколения в поколение. И Войтынский решился на преступление ослепленный жаждой наживы. Задуманное прошло удачно. Вплоть до сего дня никто ничего не знал об этом, а также о том, где запрятаны сокровища, так как Збаровский ничего не говорил. Начитавшись в детстве книжек на эту тему, Войтынский решил, что они зарыты.