Тайна Леонардо

Воронин Андрей Николаевич

– Дело не в вине, а в людях, которые его пьют.

– Точно! Ты прямо мысли мои читаешь. С жиру бесятся люди, вот и все. Так я не понял, ты пить-то будешь или нет?

– Давай, – неожиданно для себя самого согласился Глеб.

– Вот это правильно, – одобрил его товарищеское поведение участковый. Он обтер горлышко рукавом и протянул бутылку Глебу. – Тем более человека помянуть надо по христианскому обычаю.

– Это еще вопрос, стоил ли он того, чтоб мы с тобой его поминали, – заметил Глеб. – Ты, вообще, как? Самочувствие в норме? Тошноты, рези в животе, жжения нет? Дыхание не затруднено, в сон не клонит?

– А? – не понял старлей Серегин,

но Глеб уже отхлебнул коньяка и вернул ему бутылку. – А что это ты насчет того, стоил он там или не стоил?.. Чего он натворил-то, Хаджибекыч наш?

– Натворил или не натворил – большой вопрос, – сказал Глеб, – но что знал слишком много – это факт.

– Это про что же? – с острым профессиональным интересом спросил участковый.

– Неважно про что, – туманно ответил Глеб, – важно, что много.

Участковый понял намек и молчком приложился к бутылке. Глеб курил, глядя на черные силуэты сосен, будто нарисованные тушью на зеленоватой акварели вечернего неба. Неутомимый Андреич все еще бродил где-то поблизости, призывая свою излишне впечатлительную и недисциплинированную Альму. Самого его уже не было видно, но унылые, однообразные выкрики далеко разносились в тишине осеннего вечера, напоминая крики какой-то крупной ночной птицы.

– Ехать надо, – сказал Глеб, допив оставленный ему участковым на дне бутылки глоток. – Или ты хочешь заодно схарчить колбасу и огурцы?

– Вот кстати, – нисколько не обидевшись, спохватился участковый, – обесточить же надо, а то, чего доброго, сгорит тут все к чертовой матери. В похоронах и так веселого мало, а тут еще такой убыток... Жена-то у негр на пенсии, – добавил он, вставая и направляясь в дом.

Стало слышно, как он, бормоча и с грохотом что-то роняя, возится в сенях. Потом оттуда послышался звонкий щелчок выключенного рубильника, и Глеб, не оборачиваясь, по одному только запаху сапожного крема понял, что участковый вернулся.

По верхней линии, где асфальт и кирпичные заборы, светя фарами, проехала какая-то машина. Двигатель работал почти бесшумно, слышался только шорох шин по асфальту, да залаяла где-то знакомым голосом потревоженная собака. "Альма, Альма! – обрадованно закричал невидимый в сгущающихся сумерках Андреич. – Домой иди, упыриха бестолковая!"

Машина несколько раз мелькнула в просветах между домами и скрылась из вида. Она была большая, золотистая, приземистая и обтекаемая и имела, насколько смог рассмотреть Глеб, непривычный, совсем не европейский дизайн. "Социальное расслоение налицо", – вспомнил он слова участкового и сказал:

– Слушай, Серегин, ты, случайно, не в курсе, с кем наш покойничек тут общался? К кому в гости наведывался, кто к нему захаживал... Не знаешь?

Серегин запустил пятерню под фуражку и шумно поскреб в затылке.

– Трудно сказать, – медленно проговорил он. – Вообще-то, тут, на дачах, я больше имуществом интересуюсь. Здешние люди – не мой контингент. Мой – он больше по окрестным деревням, по свалкам... Ну, с Яковлевичем, наверное, общался, не без того.

– Это какой же Яковлевич?

– Да вон же он, только что мимо проехал, – сказал участковый, для наглядности ткнув пальцем в сторону верхней линии, – на "додже" своем... Тоже, понимаешь, машина... Бензин ведрами жрет да за каждую кочку брюхом цепляется – вот и вся машина. Только и радости, что по шоссе летает, как ракета, да салон кожаный – такой, что хоть ты свадьбу в нем играй, хоть поминки справляй. Ну, правда, Яковлевичу я не указ. Когда у человека столько бабок, сколько у него,

участковый ему вроде уже и не человек, а так, холуй мелкий...

– Что, богатенький Буратино?

– Ну, не олигарх, конечно, но вполне. Дом у него здесь большой, каменный, с разными навороченными чудесами – ворота там автоматические, с дистанционным управлением, видеонаблюдение... Это снаружи. А как там внутри – не знаю, не был. Не приглашали меня, понимаешь, вовнутрь.

– Да, – сочувственно сказал Глеб, – от такого дождешься приглашения...

– Ну! – горячо подхватил участковый. – Что они с людьми делают, деньги эти проклятые, – это ж уму непостижимо! И ведь ясно же, что честно таких бабок ему в жизни не заработать, а что ты ему скажешь?

– Ну, работы разные бывают, – рассудительно заметил Глеб.

– Ага, разные, – ядовито согласился участковый. – Вот, возьми, к примеру, двух ментов – вроде меня, участковых инспекторов. Звание у них, предположим, одинаковое, выслуга лет одинаковая, участки тоже... Короче, близнецы-братья, только фамилии разные – у одного Иванов, а у другого, к примеру, Сидоров. И вот, значит, Иванов живет в однокомнатной хрущобе с женой, тещей и двумя детьми, на работу ездит в метро, а если какая служебная надобность, опять же, в троллейбусе толкается или вовсе одиннадцатым номером – пешкодралом, значит. А у Сидорова своя трехкомнатная квартира в новом доме, "десятка" только что с конвейера, дача на Финском заливе и каждый вечер новая телка, а бывает, что и не одна. Какой из этого вывод? Может, Сидоров лучше работает? Нет, не лучше. Может, он наследство получил? Нет такой информации! В чем же тогда соль-то? А я тебе скажу в чем. Соль тут, дорогой ты мой товарищ чекист, в том, что Иванов работает, а Сидоров зарабатывает. Понял?

– Не понял, – сказал Глеб. – Конечно, притча твоя понятна, но вот к чему ты ее рассказал – хоть убей, не соображу.

– Сейчас сообразишь, – пообещал старлей Серегин. – Вот покойного Хаджибековича дача, – он постучал ладонью по перилам крыльца. – Хорошая дача, ладная, хотя и не дворец. Вот машина, "сааб". Хорошая машина! Ну, так Хаджибекович и сам вроде не хрен собачий, а пластический хирург, заработки у него были – мама, не горюй!

– Ну?

– Ну! Вот, значит, Марат Хаджибекович, а вон, на верхней линии, Владимир Яковлевич, доктор Дружинин...

– Погоди. Доктор?

– Ну, а я ж тебе про что!.. Такой же хирург, работает в той же клинике, в той же самой операционной!..

Глеб чуть не присвистнул, но внешне остался невозмутим.

– Теперь понял, – сказал он. – Да, ты прав: социальное расслоение налицо. Так это сейчас повсеместное явление. Не понимаю, чего ты так раскипятился. Подумаешь, врач на лапу берет! Тем более пластический хирург. И зря Мансуров этого не делал. Честность в наше время – чистой воды атавизм, вроде копыт у кита или хвоста у человеческого младенца. Честный человек в наши дни – редкость, давно пора тебе это понять.

– Это-то я понимаю, – непримиримо проворчал участковый. – А все равно Яковлевич этот – сволочь. Нюхом чую, сволочь! Кстати, – оживился он, – надо его допросить!

– Не надо, – лениво возразил Глеб, стараясь не показать, как его напугало внезапно прорезавшееся в Серегине служебное рвение. – Ты же видишь, человек только что приехал...

– Да на такой машине я отсюда до Питера доеду и назад вернусь на полчаса раньше, чем уехал!

– Жалко, что мы только коньяк пили, – сказал ему Глеб. – Надо было еще самогоном залакировать, а потом уж идти показания снимать.