Тайна Марии Стюарт
Шрифт:
«Почему никто не рассказывал мне об этой жажде?» – подумала она.
– Ваше Величество, – сказала Мэри Ливингстон. – Я… мы… – Она наклонилась ближе и прошептала: – Джон предложил мне выйти замуж за него, и я согласилась.
– О! Но… тогда ты будешь первой из моих Марий, которая выйдет замуж. И, разумеется, я с радостью освобождаю тебя от твоей клятвы.
Мэри Ливингстон нежно поцеловала свою госпожу в щеку.
– Спасибо, добрая королева.
– И я настаиваю, чтобы твоя свадьба состоялась здесь, при дворе. Это будет первое свадебное торжество в Холируде. О Пышка! Это начало… начало счастливых времен, любви, свадеб и рождений для всех нас.
Они обвенчались в последний день Масленицы по протестантскому обряду, за которым последовал свадебный пир с танцами в Холируде. Марии удалось соединить маски и элегантность французского бала с великолепием свадебного торжества. При свете тысяч свечей танцоры в серебряных масках торжественно и размеренно двигались под сладостную музыку псалтериона, теорбы и блок-флейт.
Мария в тонком серебристом платье с батистовым жабо и кружевной оторочкой, носившая маску из черных и белых перьев с алмазными лентами, танцевала со множеством фантастических партнеров: рыцарем времен короля Артура в старинных доспехах, сковывавших его движения (голос выдавал в нем Мелвилла); с желто-зеленым какаду с головным убором высотой в три фута (Рэндольф); с собором Святого Жиля, увенчанным шпилем в форме короны (дородный граф Мортон); с Юлием Цезарем (лорд Джеймс) в шерстяных рейтузах, в сапогах, выглядывавших из-под его тоги; с вождем горцев, чей длинный меч с лязганьем волочился по полу (французский посол). Потом Дарнли, переодетый Голиафом из-за своего роста, принял ее в свои руки.
– Королева тайн, – сказал он. – Я мог видеть вас с другого конца зала, одетую в черное и белое.
– Бесцветные цвета, – прошептала она.
– Потому что у вас нет любимых цветов?
– Потому что это траурные цвета.
– Но вы не в трауре.
– Официально нет. Но мой покойный государь…
– Ваш покойный «государь», как вы его называете, умер четыре года назад. Формальности не требуют такого долгого траура.
– Сердце не признает формальностей, – ответила она.
– Сердце – это живое существо, а ваше сердце, без сомнения, самое живое и любящее на свете.
Он привлек Марию ближе к себе. Из-за скудного облачения его обнаженный торс прикасался к ее платью.
– Вы сможете снова полюбить, мадам? Нет, я знаю ответ. Вы сможете, вы должны это сделать. Но сможете ли вы отказаться от публичного траура? Я хорошо понимаю, что траур имеет свое очарование: отрешенность от мира, мечтания, сладостное воспоминание своих переживаний и прегрешений. Но есть и ощущение завершенности: я любила, я все сделала правильно, но это осталось в прошлом.
– Как вы смеете? – Она оттолкнула его.
– Потому что я люблю вас. – Он обнял ее за плечи, отгородившись от притязаний графа Аргайла, ожидавшего своей очереди потанцевать с королевой, в костюме дельфина. – Я люблю вас, люблю; я чувствую, что не могу жить без вас. А видеть, как вы отдаете свою любовь, свое настоящее и будущее человеку, который уже ушел и не может ничего принять от вас, – нет, это разбивает мне сердце. Если я не достоин, предложите ее кому-то более достойному. Это я смогу понять и принять. Но не кладите в могилу прекраснейший цветок на свете!
По его щекам струились слезы, и она бережно вытерла их своим носовым платком.
– Но, Генри, почему… – Она так удивилась, что не смогла найти подходящих слов.
– Скоро мы тоже станем прахом! – воскликнул он. – Разве вы не понимаете этого? Хранить верность мертвым – это отвратительно. – Он перестал танцевать и сжал ее руку: – Выходите за меня замуж, Мария. Я бы сказал то же самое, если бы вы были горничной, а я конюхом. Давайте обманем смерть, пока есть возможность, потому что это не может продолжаться долго. Сейчас у нас есть душистый дым из камина и стихи Ронсара, вино из Бордо в венецианских бокалах и маски с павлиньими перьями. Есть даже алмазные ленты и Риччио, который поет для нас. Станьте моей женой, Мария, и я обещаю, что мы будем радоваться всем прекрасным вещам, которые земля может предложить нам. Вместе мы пойдем по жизни, словно по райским кущам, вместе с Еленой Прекрасной, Антонием и Клеопатрой… О, они буду завидовать нам, счастливейшим смертным на земле!
– Слова «счастье» и «смертный» плохо сочетаются друг с другом, – ответила Мария. Она снова начала танцевать, чтобы отвлечь от них внимание.
– Не навсегда, но какой огонь смертные могут зажечь, пока их сердца горят любовью!
– И вскоре угасают.
– Как, вы боитесь? Вы трусите – великая дочь Стюартов, такая храбрая в бою, рискующая попасть под пули или потерпеть кораблекрушение, – вы боитесь этого! Но хотя бы ненадолго похитить счастье у богов…
– У богов? Разве вы не христианин, не католик? Кто эти языческие боги, к которым вы обращаетесь?
– Судьба, мадам. У каждого человека есть своя участь, язычник он или христианин, и вероисповедание здесь ни при чем. Лишь после смерти… Но почему мы должны говорить о загробной жизни? Будьте моей сейчас, на этой земле, во дворце, в моей постели…
Он целовал ее, пока они танцевали. Ее голова отклонялась назад, пока маска не упала.
– Хорошо, – прошептала она и вернула маску на место. – Но прошу вас, пока что это должно остаться нашей тайной. Могущественные люди попытаются помешать этому. Не судьба, а определенные люди.
– Я убью их, – заявил он.
– При моем дворе есть много маленьких Давидов со смертоносными пращами, – предостерегла она. – Дорогой Голиаф, давайте хранить наш секрет ради нашей собственной безопасности.
– Значит, вы станете моей женой?
– А вы – моим королем, – тихо сказала она, и он недоверчиво улыбнулся.
К ним приближался косматый черный медведь, за костюмом которого можно было узнать лорда Рутвена.
– А вот и ослиная челюсть, – с хохотом произнес Дарнли. – Все идет по библейскому сценарию.
Черный медведь неуклюже подошел к ним и зарычал. Он поднял косматую лапу, она воспроизводила медвежью с точностью до деталей, так как когти были пришиты к подушечкам, и взмахнул ею перед ними.
Мария попятилась. Что он делает? Медведь повернулся к Дарнли, и из его пасти донесся утробный голос:
– Возвращайся в свое логово, шакал!
Дарнли выглядел встревоженным: медведь был неправдоподобно реальным.
– В чем дело, разве это не лорд Рутвен? – спросил он необычно высоким голосом.