Тайна могильного креста
Шрифт:
Обрадованный князь захотел прямиком идти до родных стен. Как ни пытался воевода убедить князя не доверять легкости, с какой они избавились от татарского преследования, — не смог. До сих пор не может простить себе Сеча, что не сумел тогда настоять на своем.
— Ты, Андрей, иди тем путем, который сам выбрал, — сказал тогда Мстислав. — Возьми половину воинов, уходи на восход, а я же пойду, как сердце велит, — домой!
Они обнялись. Больше не довелось им встретится.
Ловко расставили татары заслоны. Храбро рубился князь с дружиной, но силы были неравны. Один Сысой чудом
А Сеча ушел далеко на восток и, уже повернув на север, считая, что враг далеко позади, лицом к лицу столкнулся с татарским отрядом. Завязалась крепкая сечь. Ожесточенность русских была настолько сильной, что враг не выдержал и повернул конец, оставив на поле боя несколько убитых и четверых раненых. Кому-то пришло в голову прихватить раненых врагов в качестве военного трофея. Троих, несмотря на заботы, не довезли. А вот четвертого сберегли — дотянул до Козельска. На семнадцатый день беспрерывного хода Сеча был дома. И только через несколько месяцев, с неожиданным возвращением Сысоя, козельцы узнали о страшной трагедии, разыгравшейся в степном просторе, о гибели князя и его дружины.
Хорошо помнит Сеча, как встречали их земляки. Сколько радости, сколько горя увидел он на их лицах! Узнав, что за человек беспомощно лежит на расшитой воеводиной шубе, толпа двинулась к пленнику, угрожающе сжимая кулаки. Особенно страшны были бабы, потерявшие мужей.
— Где наши мужики? — вопили они. Мокрые от слез лица дышали таким горем, такой ненавистью, что смотреть на них без содрогания было просо невозможно. — Это ты, нехристь, их погубил! Смерть ему!
И они разорвали бы его…
— Стойте! — что было мочи закричал Сеча. — Стойте! Где и когда вы видели, чтобы на Руси били лежачего, да еще и раненого?! Или хотите позора на нашу голову? В бою я его и сам не пощадил бы, но он пленен, ранен, и наш долг оказать ему помощь. Этим всегда сильна была Русь. Так поступали наши отцы и деды. Не будем нарушать этот святой обычай! Пусть ваша доброта будет выше мести.
Толпа замерла.
— Прав воевода! — взвизгнула вдруг какая-то заплаканная баба. — Бог видит все! Бог не простит, если мы с ним расправимся!
Толпа, согласно загудев, стала расходиться.
— Стойте, бабы! — Воевода поднял руку. — Что же вы? Спасли ему жизнь — и бросаете на произвол судьбы! Кто будет ходить за ним?
Бабы, чертыхаясь, заторопились восвояси. Лишь одна, не старая еще, женщина подошла к пленнику:
— Выздоровеет, мужик в доме будет, — ласково сказала она. — Грешно душу человеческую губить…
…И вот опять татары! Ждал их Андрей Сеча, ох, ждал…
— Крепко задумался, воевода! — донесся до его сознания чей-то голос. Гости сидели за столом, поглядывая
— Задуматься есть над чем… — вздохнул Сеча. — Долго ли продержалась Рязань?
— Пять ден.
— И никто не пособил?
— Кому ж… Теперь каждый сам по себе. Очевидцы сказывали, что Батый потребовал от рязанцев десятину. Совет был, там порешили: коли врагу дать требуемое, он нашу слабость почувствует. И пока не разорит, тянуть не бросит. Не давать! На том и порешили…
— Куда дальше пошли?
— Вроде на Коломну. Больше ничего не знаем, — наперебой отвечали купцы. — Что дальше будет, судить не беремся. Но возвращаться на Рязань опасно. Вот и держим путь до Киева. Стены там не чета нашим…
Проводив гостей на отдых, Сеча позвал Акима.
— Беда на Русь пришла! — огорошил его с порога. — Татары вновь объявились. Сейчас думу думать надобно. Кликай срочно совет, да свечей, скажи, пусть принесут побольше.
— До утра не ждет? — Аким посмотрел в темные глазницы окон.
— Не ждет, Аким!..
Совет собрался быстро. Не было только князя Василия. Наконец двери открылись и вошел юноша, почти мальчик. Его лицо светилось лучезарной улыбкой, но глаза глядели не по-детски серьезно. Воевода низко поклонился и, сдвинув косматые брови, отчего взгляд сделался сумрачным, сказал тихо, но внятно:
— Прости, князь, что разбудил среди ночи… Великое горе обрушилось на землю Русскую. Татары взяли Рязань.
Гридница застыла, потом зашумела.
— Кто весть принес? — раздался резкий голос боярина Вырды.
— Купцы рязанские, — хмуро ответил Сеча. — На пятый день пала. Антихристы ее дотла сожгли. На Коломну двинулись…
Заговорил Бразд — невысокий суховатый боярин, казавшийся старше своих лет.
— Зря ты нас пугаешь, воевода. Рязань-то далече. Ну, пожгли. До нас искры не долетят. Чего нам бояться? Пусть на Коломну идут. Глядишь, там им шеи и сломают.
Разом в поддержку заговорили несколько человек, но тут же умолкли, заметив, что большая часть гридницы настроена по-иному. Князь Василий сидел спокойно, наблюдая за людьми. А те, понурив головы, о чем-то думали. Воевода чувствовал, что многие, заслышав о десятине, прикидывают.
— Что молчите, други? — обвел он всех взглядом.
— А что говорить-то… — поднялся князь Всеволод, далекий родственник козельских князей по Великой черниговской княгине. Он потеребил короткую бороденку. — Я так думаю: татары не хотят воевать, раз десятину просят. Дураки были рязанцы, что не отдали, — заключил он и, ни на кого не глядя, сел.
— Эх ты! — вскочил боярин Авдей. Толстое, всегда добродушное лицо приобрело злое выражение. Он провел пухлой ладонью по вспотевшей лысине. — Сам-то ты, князь, безземельный, потому чужое легко раздаешь. Ишь, сыскался тут! «Дураки»! — передразнил Авдей князя Всеволода. — Татарам отдай палец, они и руку отхватят! — Дыхание со свистом вырывалось из его вздымавшейся груди.
Поднялся дружинник. Многочисленные шрамы на его лице говорили о боевой жизни воина.
— Добро, оно дело наживное. А вдруг им землица наша понадобится? По мне, так лучше в сыру землю лечь, чем ее, матушку, ворогу отдать, — дружинник сел.