Тайна озера Кучум
Шрифт:
Заскочил в тепло, в несколько шагов достиг кровать, в предвкушении отдыха скользнул под широкое одеяло. Только положил голову на подушку… и обмер. Рядом лежит кто-то, сопит носом. Хотел вылезти назад, да поздно. Человек зашевелился и всей массой сбитого тела навалился на него. Пухлая рука притянула к себе, крепко обняла, не вырваться. Попытался высвободиться, затрепыхался, стал отталкиваться руками, да так и сжался в комочек. Почувствовал, что лежит в объятиях пышногрудой женщины, да в добавление… обнажённой!
А она прильнула к нему, тяжело задышала, губы прикоснулись к небритой
— Что же ты, Мишенька, кот мартовский, так долго? С вечера заждалась тебя. Извелась вся, ожидаючи. А ты всё нейдёшь, да и только. Может, надоела я тебе? Али каку другу зазнобу нашел? К Фешке, поди, заходил? Так я ей сегодня все космы повыдеру! Ой ли, молчи, молчи, всё прощу за любовь твою… Ой, да ты ещё в шапке. Коней ходил смотреть? Хозяин ты мой…
Стянула с головы повязку, бросила на пол. А сама его ласкает, целует, обнимает всё крепче, к себе притягивает.
Загбой — ни жив ни мёртв. Забыл, что говорить умеет. Во рту пересохло. Кровь закипела, как у тонного марала. Руки сами тянутся навстречу горячему телу. Повернулся боком к неожиданному счастью, с дрожью в руках стал отвечать на горячие поцелуи.
Посинело за окном, где-то далеко пропел петух. Отвалился Загбой на спину, отдышаться не может. А женщина и подавно, раскинулась стреляной капалухой, растрепавшиеся волосы по подушкам, глаза закрыты, на губах блаженная улыбка. Наконец-то зашептала:
— Сегодня ты какой-то не такой… И откуда в тебе только силы берутся?..
Собравшись духом, приподнялась на локте. Хотела что-то сказать, но… забыла русский язык. Несколько лет назад на Новотроицком прииске Загбой видел такое же выражение лица у баламутной кобылы Нюрки. Пакостная лошадь использовала любой подходящий момент, чтобы залезти в любое недозволенное место, будь то огород, склад или открытую дверь дома. Однажды она забрела на зады и провалилась задними ногами в погреб. Неизвестно, сколько Нюрка провела в таком вертикальном положении, но взгляд её удивлённых глаз высказывал недоуменное состояние: «Почему мои передние ноги свободны, а идти я не могу»? Примерно такое же выражение глаз было и у новой знакомой Загбоя.
Состояние охотника можно сравнить с трепетом зайца, восседающем на подгнившем пеньке в полуметре от воды среди бескрайних разливов апрельского половодья: «Эх, и зачем это я сегодня побежал в соседнее село за морковкой?»
Однако удивление Нюрки было недолгим. Она вдруг вспомнила, что обладает человеческой речью, почему коротко выдохнула:
— Ты хто?!
Эвенк не умел врать и честно ответил:
— Закбой моя, венка. Охотник я…
Женщина взволновалась не на шутку, перекинула взгляд на своё обнажённое тело, потом на незнакомого мужчину и, вспоминая подходящие слова, широко открыла рот. Резво взлягивая бугристыми икрами, Нюрка подскочила на несколько дюймов и издала такие душераздирающие звуки, от которых задрожали стены комнаты. Потом уже закричала:
— Ой, мама! Помогите, люди добрые! Пристають в собственной кровати!..
Для Загбоя последняя фраза была непонятна. Он никак не мог понять, почему женщина не более пяти минут назад разрывавшая ему от желания косы на затылке, теперь так нагло врёт, что её кто-то соблазнил? Однако испытывать судьбу не стал: а вдруг прибежит какой-то Мишка с оглоблей? Будет лучше, если бедному зайчику спрятаться под кровать, что он и сделал тут же.
А Нюрка, издавая отрывистые звуки, уже резво копытила по коридору в неизвестном направлении. От её крика поднялся переполох. Забухали двери в коридоре. Наверху, на втором этаже, заскрипели половицы. Сливаясь в пучок, вдоль стен поплыл свет керосинок. Кто-то чем-то интересовался, спрашивал, с кем-то разговаривал, в соседней комнате кого-то искали.
Загбой услышал своё имя, вытянул голову, насторожился, узнал знакомый голос: не почудилось ли? Но судьбу испытывать не стал, пусть немного угомонятся, может, пронесёт…
Но нет, не пронесло. Открылась дверь, осветилась комната, впереди всех появилась Нюрка, встала на четвереньки, завопила довольным голосом:
— Вот он! Держите его! Ишь, спрятался! Чего захотел?..
Делать нечего, пришлось выбираться из-под кровати. На всякий случай прихватил с собой какую-то одежку. Вылез, стал приглядываться к лицам мужиков и… Глазам не верит! Перед ним — знакомые люди, братья Вороховы, Филька-чёрт, рядом Максим, Иван, чуть в стороне, на культе Егор. Только и смог выдохнуть:
— Эко! Не снится ли?
Но нет. Филя распростёр объятия, сжал его на своей груди:
— Наконец-то пришёл в себя! Эх, ну, здравствуй, дорогой ты мой Загбой Иванович!
— Филька-чёрт! Ты ли это?
— Я, а кто же боле?
— А это ты, Игорка?
— Я, кто же боле… — отвечает Егор, а сам тут же, со смешком: — А как это ты в Нюркиной комнате очутился?
Смутился Загбой, опустил голову, стал оправдывать:
— Дык вот, олочи потерял, ищу…
— Какие же это олочи? — взвизгнула Нюрка. — Это же моя ночная рубашка!.. Это он сам комнаты перепутал…
— И запор с внутренней стороны открыл тоже сам? — с усмешкой спросил Егор.
Смутилась Нюрка, выскочила за дверь. Все дружно засмеялись ей вслед. Знают, что она женщина любвеобильная, горячая, и за свои тридцать лет сменила трёх мужей.
А Вороховы продолжают обнимать Загбоя, то Егор по-медвежьи прижмёт, то Филя захрустит его позвонками. А тут ещё молодые парни, уже не знакомые следопыту, забежали в комнату, трясут ладони. Все искренне рады встрече, не то, что Набоков. Хоть и пролежал Загбой у братьев два дня в бреду в беспамятстве, а настоящая встреча произошла только сейчас. И неизвестно, кто больше всех рад: эвенк или братья. За годы таёжной жизни Загбой помог всем.
Егор волнуется больше всех. Видно, что и сегодня он имеет главенствующий голос, гаркнул на весь дом:
— Эй, Марья, где ты? Ну-ка, сбегай за духтором Анофриевым. Пусть моего друга посмотрит, как он, жив-здоров ли…
Загбой скромничает:
— Эко, делов-то! Заживёт, как на собаке…
— Но-но, — напущенно трясет пальцем Егор. — Это в тайге у себя распоряжайся, а здесь я хозяин. Порядок есть порядок. Пусть наука глянет, что да как. А по-своему будешь сам потом лечиться. — И уже к Филе: — Правда ли я говорю?