Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Шрифт:
Дальнейшую судьбу ребенка проследил Александр Лацис. Николай Раевский, с которым Пушкин был дружен, взялся помочь пристроить младенца в имении Раевских; вот о чем напоминал Пушкин брату в письме от 24 сентября 1820 года из Кишинева: «ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные». По поручению Раевского-младшего надежный человек их семьи француз Фурнье отвез мальчика в их южные имения, под Полтаву, где «полковой священник исполнил, согласно пожеланию генерала (Н. Н. Раевского-старшего. — В. К.), обряд, выписал метрическое свидетельство.
«Внебрачные дети теряли права дворянства, их не принимали в „приличных домах“, — писал в статье „Из-за чего погибали пушкинисты“ Лацис, проследивший ниточку, которая вела от Пушкина и Анжелики Дембинской к знаменитому правнуку. — …Они или их потомки могли вчинить иск мемуаристу о возмещении убытков за диффамацию, то есть за разглашение порочащих сведений, хотя бы и справедливых. Вот почему пикантные сюжеты излагались туманно, нередко с переносом на выдуманные адреса или с переносом на тех, кто уехал за границу и не оставил корней в России».
Судьбы таких потомков, их генеалогические древа, ведущие начала от известных в пушкинскую эпоху людей, обычно кем-нибудь прослеживались. Б. Л. Модзалевский был едва ли не лучшим знатоком генеалогии потомков известных людей в России XIX века: и кто кому кем приходится по документам, и кто — настоящие родители. Про него шутили, — писал Лацис со слов С. М. Бонди, — что у него вместо головы — картотека. А про его сына — что у него вместо головы картотека его отца. Ну, а если шутки в сторону, то в чем же дело? Заглянуть в картотеку, да и выяснить, что там дальше происходило с дитем любви Пушкина и прелестной польки! Оказалось, что картотека эта находится в Пушкинском Доме, а доступа к ней нет по причине того, что архив Модзалевского «не разобран». Ну, да, — ехидно шутил по этому поводу Лацис в 1993 году, — ведь после его смерти прошло-то всего шестьдесят лет! Вот и пришлось ему самому восстанавливать «линию судьбы» пушкинских потомков, которая привела Лациса к совершенно неожиданному имени.
XXIV
Вот эта восстановленная им пунктирная нить.
24 марта 1830 года Пушкин пишет Бенкендорфу: «Ежели Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить».
Почему — именно в Полтаву, да еще при условии нахождения там Раевского-младшего? Это Бенкендорфу должен был объяснить Леонтий Дубельт, который стал его правой рукой: Пушкин хочет навестить сына, а без Раевского может его не найти.
Из архива Раевских. Посыльный княгини Анны Голицыной из Кореиза (в Крыму) в крымский же Форос — последнее приобретение Н. Н. Раевского-младшего — с запиской:
«А вам посылаю вашего Димбенског о. Славный мальчик, но у него не все ладно с ногами, и это ведет к тому, что он мне не сможет пригодиться как секретарь».
На обороте, в приписке, фамилия повторена иначе: Дебинский.
1 мая 1834 года письмо Дубельта к Николаю Николаевичу Раевскому-младшему:
«Посылаю
Ваш друг душою и сердцем Л. Дубельт»
Время выдачи паспорта подтверждает примерную дату рождения — 1818 год. Очевидно, что, имея дело с паспортами, Дубельт вряд ли мог перепутать фамилию своего крестника — сына Анжелики Дембинской.
(Леонтий) Дембинский страдал подагрой, к концу жизни Николая Раевского-младшего стал его секретарем (как и его отец, Н. Н. Раевский-старший, друг Пушкина стал генералом) и читал умирающему французские книги: будучи воспитанником Фурнье, он свободно владел французским. Уже после смерти Николая Раевского (1843) с одной из кузин его вдовы у Дембинского был роман, и она родила ребенка, которого отдали в надежную, непьющую (еврейскую) семью.
В доме Давыда Леонтьевича Бронштейна, на хуторе Яновка, куда он со своей семьей приехал из Грамоклеи (а туда — из Полтавской губернии) не говорили ни на иврите, ни на идише, религиозных обычаев не соблюдали, по субботам работали.
«По некоторым эпизодам судя, — пишет Лацис, — характер у Леонтьевича прямо-таки цыганский: жесткий, резкий, высоко ценящий смелость, справедливость, независимость, неподчинение начальству.
Его сын во втором классе Одесского реального училища участвовал в выходке против учителя. На время исключили из школы. Когда вернулся в Яновку, домашние опасались отцовского гнева. По совету сестры мальчик поселился у приятеля. Отец обо всем узнал и сказал: „Молодец! Покажи, как ты свистел на директора. Вот так?“ И отец положил два пальца в рот. Свистнул. И засмеялся.
— Не на директора. И я не свистел.
— Нет, нет, не спорь, ты свистел на директора! Ты смелый парень!»
Его дальнейшая судьба общеизвестна. В 1930 году в Париже и Берлине вышла его автобиография «Моя жизнь». Рассказывая о своей жизни, Лев Троцкий ни разу не упомянул ни фамилии отца, ни девичьей фамилии матери, ни места или года их рождения. Единственное, что можно вычислить — примерно — год рождения отца, 1846-й. О своем происхождении знал, не мог не знать: родители назвали троих детей (всего их, вместе с умершими, было восемь), как и родители Пушкина, Александром, Львом и Ольгой — вряд ли это простое совпадение.
Легко представить себе, как все это обсуждалось Л. Б. Модзалевским и С. Я. Гессеном, соавторами книги «Разговоры Пушкина». В их распоряжении была картотека Б. Л. Модзалевского, Модзалевского-старшего (он умер в 1933 году), им не надо было проходить путь поисков и постепенных догадок, пройденный Лацисом. Более того, в их памяти были свежи не только черты внешности, но и некоторые особенности здоровья Льва Давыдовича. Например, им вполне могло быть известно про нервный тик в углу рта Троцкого — а уж про пушкинский нервный тик в левом углу рта, к концу жизни превратившийся в судороги, им было известно наверняка.