Тайна реки Злых Духов
Шрифт:
— Да что музыка!.. Для меня главное — поэзия.
— Ты любишь читать стихи?
Валерий гордо вскинул голову:
— Я пишу стихи!
Он испытующе посмотрел на Андрея Ивановича.
«Не поверит, наверное?»
Но лицо геолога светилось самой доброжелательной улыбкой.
— Друг мой! Кто из нас в твои годы не писал стихов. Когда я учился в горном, мы выпускали даже рукописный журнал. «Изумруд» назывался… — Он прикрыл глаза и чуть заметно вздохнул. А минуту спустя вдруг заговорил стихами:
Я шагаю тайгой непролазною,Пробираюсь сквозь топи болот,А со мною — Мечта сероглазая,Помогает идти мне вперед.По лицу, словно прутья железные,Хлещут ветви. Ни тропки вокруг,Но я чувствую пальчики нежныеЕе маленьких ласковых рук.От усталости ноги сгибаются,Давит плечи тяжелый рюкзак,А из мрака тайги улыбаютсяМне ее дорогие глаза.Вспоминаю я нивы весенние,Стайку белых веселых берез,А меж них ее платьице синееИ тяжелое золото кос…Валерий невольно съежился. Перед его глазами встала Наташа. Красивая, гордая и… чужая. Он криво усмехнулся:
— Это что же, ваши стихи?
Андрей Иванович покачал головой:
— Ну что ты! В моем возрасте таких стихов не пишут. Это написал наш Саша.
— Сашка?! — Валерий чуть не подпрыгнул от неожиданности. Сначала он подумал, что Андрей Иванович смеется над ним. Но в следующее мгновение он вспомнил маленькую березовую рощицу неподалеку от их города, где, как он знал, любил бывать Сашка, и понял, что эти стихи действительно мог написать только он.
Но что же получается? Андрей Иванович увлекается музыкой. Сашка пишет стихи. А он? Что же он, ничем не лучше их? Это не укладывалось в его сознании.
— Значит, Сашка тоже пишет стихи? — проговорил он каким-то чужим, неестественным голосом.
— Конечно! А что это тебя так удивляет? Я же говорю, что в вашем возрасте редкий мальчишка не берется за перо.
Они замолчали. Андрей Иванович смотрел на поблескивающую между деревьями реку и думал о чем-то своем. А Валерий нервно ломал в руках сухую палку и лихорадочно пытался осмыслить услышанное. Это было так неожиданно, что ему все еще казалось, что здесь что-то подстроено, что его в чем-то провели. Но в чем?
До сих пор он привык считать, что его музыкальные способности и увлечение стихами — это особый дар, которым обладают только избранные и который дает ему право на особое положение в обществе. Но, оказывается, им владеют и другие. И кто же? Андрей Иванович и Сашка! Ну кто бы мог подумать, что этот увалень, который даже танцевать не может научиться, пишет стихи?
«Гм! Тяжелое золото кос… Придумал же, черт вихрастый! И ведь молчит! Хитряга! — Валерий покосился на Андрея Ивановича. — А откуда он знает про эти стихи? Ну, понятно! Сашка нарочно дал их ему, чтобы он при случае рассказал о них Наташке. Сам-то он никогда в жизни не решился бы прочитать ей. А этот — передаст!..»
Андрей Иванович встал и, подойдя к Валерию, дружески похлопал его по плечу.
— Вот так-то, Валерий, Искусство дорого всем. Оно делает жизнь красивей и интересней. Оно помогает людям переносить трудности. Оно ведет их к подвигам. Но… — Андрей Иванович сделал небольшую паузу, — нельзя жить только искусством. В нашей стране редко встретишь человека, который бы не любил искусства. Но нет и таких людей, для которых искусство было бы единственным занятием в жизни.
— Ну как же, — возразил Валерий, — а поэты, композиторы?..
— Это другое дело. Для них искусство — труд. Но ведь ты имел в виду иное. Разве ты серьезно учишься музыке? Готовишься стать музыкантом?
Валерий молчал.
— Да и для того, чтобы стать писателем, — продолжал Андрей Иванович, — нужно много учиться и работать. Чтобы писать о жизни, нужно знать жизнь. А наша жизнь — это прежде. всего труд.
Валерий по-прежнему хранил молчание. Слова Андрея Ивановича сыпались на него, как град пощечин. И от них нельзя было ни уклониться, ни убежать. Он переминался с ноги на ногу и теперь не решался даже глаз поднять на сурового таежника. А тот снова сел на замшелое дерево и проговорил:
— Хочешь, я расскажу тебе одну историю из времен войны? Это было в Восточной Пруссии. Подразделение, которым я командовал, заняло старый немецкий замок. Большая часть его была разрушена. Сохранилось лишь несколько комнат и в их числе круглый зал, в котором стоял старинный рояль. За него сразу же уселся один мой боец, Миша Воронов, большой любитель музыки и прекрасной души человек.
Рояль оказался запертым. Миша хотел было поддеть крышку штыком, но в это время, откуда ни возьмись, в зале появился маленький сморщенный старикашка. Он подбежал ко мне и, бухнувшись передо мной на колени, стал просить, чтобы я не разрешал солдатам ломать рояль, так как это был, по его словам, какой-то чрезвычайно редкий, уникальный инструмент. Я сказал ему, что солдаты не собираются ломать рояль, им просто хочется поиграть, и попросил у него ключ от инструмента.
Старикашка угодливо улыбнулся и, подавая мне ключ, сказал, что он с удовольствием даст ключ господину офицеру, если ему будет угодно поиграть на рояле. Но солдаты… Старик снова болезненно поморщился. Этот инструмент не для них. Разве они могут оценить настоящую музыку?..
— А вот сейчас вы — увидите, как могут ценить музыку советские солдаты, — сказал я, подавая ключ Мише.
Старик нехотя опустился на поданный мною стул, всем своим видом показывая, что только необходимость заставляет его мириться с бессмысленными капризами диких варваров, каковыми он, несомненно, нас считал.
Между тем Миша открыл рояль и несколько мгновений молча смотрел на лакированную крышку, словно собираясь с мыслями. Затем легко коснулся клавиш, и звуки «Лунной сонаты» поплыли под сводами древнего замка.
Игру Миши я слышал не раз. Она всегда доставляла мне удовольствие. Но на этот раз он превзошел самого себя. То ли потому, что рояль был действительно необыкновенно хорош. То ли акустика зала была тому причиной. То ли потому, что близок был конец войны и радость победы. Но играл Миша исключительно хорошо. В немом молчании застыли бойцы, слушая бессмертную музыку Бетховена. Даже раненые старались сдерживать стоны, боясь нарушить эту волшебную мелодию.