Тайна Шампольона
Шрифт:
— Мы поговорим на ходу.
— Идти? Но мы же расплавимся от жары…
— А вот и нет. Там, куда я вас поведу, царит свежий ветер. Там нам будет в сто раз лучше, чем в этой банке…
— Где же он, этот ваш рай?
— Недалеко. Через пять минут мы войдем в галерею Веро-Додар. Если нам хватит храбрости, дойдем до сада Пале-Руайаля. Если будет очень жарко, сможем укрыться в галерее Вивиенн. А если боитесь расплавиться, у меня есть идея…
Почему бы нам не дойти до «Матери Семейства», [193] этой превосходной кондитерской? Там продают лед — вам понравится его вкус. Лед, политый земляничным сиропом, изготавливается, как мне объяснили, из превосходного снега Юрских гор, который хранится в специальных камерах без света. Говорят, этот снег, превращенный в лед, поставляется каждый день, завернутый в солому… С ним обращаются очень бережно, с этим льдом. Можно бросить его в стакан воды, смешанной с земляничным сиропом. Пойдемте! Этот лед, сегодня или никогда!
193
«Мать семейства» — торговая марка для гурманов, существовала с 1761 г.
— Это далеко? — простонал Сегир.
— Надо подняться до пассажа Панорам. Затем пойти к тому, который называется Жоффруа. Наконец…
— У меня не хватит мужества идти так далеко.
— Я вам помогу!
— Но как вы способны на это в вашем возрасте?..
Он прикусил губу, подумав, что невольно оскорбил меня.
— Не смущайтесь, мой дорогой Сегир! Я первый, кто попал в лапы этой жизненной силы, которая, кажется, не хочет меня отпускать. И потом, я услышал ваши мольбы и охотно пересматриваю программу. Мы сделаем остановку поскорее и решим, что делать дальше, когда окажемся в галерее Веро-Додар.
Следующий пассаж назывался Веритэ, то есть Правдой.
Я надеялся узнать ее от Шампольона еще до того, как мы туда войдем…
— А это далеко? — повторил Сегир.
— Туда можно дойти по улице Жан-Жака Руссо. Я вам рассказывал, что мой отец, Рене Ле Жансем, хорошо знал этого философа? Давайте, следуйте за мной, и я вам расскажу…
Идемте, говорю вам, это в двух шагах.
Я уже поднялся. Шампольон подчинился не без вздохов.
И как поверить, что этому человеку нет и сорока?
— Фарос… Прошу вас… Оставьте мне время написать пару слов для моего брата. Он обещал прийти помочь мне с этим беспорядком… Скажите мне еще раз название этого пассажа?
— Веро-Додар. Около Пале-Руайаля.
Я открыл дверь, сбежал по лестнице и вышел наружу.
Жара удушала.
— Не так быстро!
Мне казалось, я слышу Моргана де Спага…
— Чем быстрее мы пойдем, тем меньше будем страдать от жары.
Этот довод, похоже, не убедил Шампольона, еле волочившего ноги. Я подхватил его под руку, и мы зашагали. Думаю, мы никогда не были так близки. Я бы даже сказал, так интимно близки. Обычно с нами был Фижак. Это положение казалось мне идеальным, чтобы начать допрос. Если вести себя мягко, он заговорит. С ним надо обращаться с нежностью… Конечно, приходилось тихо шептать.
— Простите?
— Я подумал о моих дорогих умерших друзьях.
— Да, мне показалось, что вы произнесли их имена…
— Это со мной часто бывает, а сейчас, когда вы идете рядом, на меня нахлынули воспоминания. Я думаю о Египте. Там было намного жарче, чем здесь сегодня. В Каире мы искали спасения на узких и темных улочках. Ах! Вот он, наш пассаж…
Посмотрите сами, какой здесь свежий воздух… Так о чем мы говорили?
— О Египте.
Шампольон, похоже, заинтересовался.
— Иногда мы натыкались на такие вот кабачки… Хотите, мы здесь остановимся?
— А обещанный лед?
— Позже, Жан-Франсуа. Согласны посидеть тут?
Он молча согласился.
— Расскажите мне еще о Египте…
Нам предложили выпить. Официант гордо носил на рубашке республиканскую кокарду.
— Что желаете?
Мы не знали, что выбрать. Мы предложили ему подсказать нам. Мы были одни. Время шло, и я позволил ему идти, потому что Шампольон расспрашивал меня… К моему большому удовольствию, он хотел вновь услышать то, что узнал о Египте от Орфея. Рассказывать об этой экспедиции — для меня это еще один способ воссоединиться с теми, кто нас оставил; это счастье и блаженная роль для меня, ибо я мог дать волю воспоминаниям… Переговоры с учеными, сбор в Тулоне, погрузка на борт «Востока» печатных прессов из Ватикана, размещение ученых на кораблях и затруднения Моргана, которому пришлось утихомиривать чрезмерную восприимчивость этих почтенных господ… Сегир требовал деталей, и когда я описывал наиболее живописных персонажей, особенно тех, кого он не любил, он смеялся до слез, и взгляд его искрился от удовольствия. Я вновь видел перед собой пылающего мальчика, которого узнал в Гренобле. Сегир снова ощущал вкус жизни.
— Затем мы прибыли в Александрию, где я чуть не погиб, пытаясь спасти из моря ящик инженера Кутелля… Жан-Мари Кутелль был капитаном аэростатчиков. Контэ передал ему планы и формулы расчетов — опасался, что без них капитан никогда не поднимется над крышами Каира. Кутелль кричал, что умеет летать, но не плавать… «А что ты будешь делать, еc-ли небо сбросит тебя в воду?» — спросил я. Не дожидаясь ответа, я сам туда бросился. В воде я ухватился за ящик, моля Бога и зовя на помощь. Какой-то моряк бросил мне швартов.
Я привязал его к ящику, и его подняли на палубу. Только после этого Кутелль занялся мной. Отвага, Сегир, — вот что заставляло нас жить! Но мы были молоды.
— Вы и сейчас кажетесь мне молодым…
— Воспоминания помогают мне.
— Расскажите еще что-нибудь…
— Высадка в Александрии прошла неважно. Местность абсолютно не походила на картины, что рисовались нам в мечтах. Например, Фарос. И где огромная башня с ее вечным огнем, освещавшим все вокруг?.. Потом нам пришлось идти по пустыне до Каира под этим адским небом, чтобы разрушить планы мамелюков…
— Я перенес подобное испытание, — прошептал Шампольон. — Если сравнивать, сегодняшняя жара в Париже — всего лишь нежная ласка ветерка… Эта моя поездка в Египет меня совершенно истощила.
— А нас она убила бы, если бы с нами не было одного человека…
— Кого?
— Наполеона.
Его лицо напряглось и снова побледнела. Я подбирался к главной теме.
Осторожнее, подумал я. Еще осторожнее… А потом сказал:
— Заслуга этого генерала в том, что он заставил нас разделить с ним его амбиции… Именно он помог нам выстоять.
Мы двигались навстречу его мечте. И в прямом, и в переносном смысле мы шли вперед. Чума, война, дизентерия — ничто не могло нас сломить… Эта мечта заставляла нас потом вгрызаться в землю в Гизе, в Мемфисе, в Фивах… Да, мы верили…
— Я знаю это чудо… Я знаю, как умел этот человек вовлекать вас в свои прожекты…
И тут вопрос, который жег мне губы, прозвучал вполне естественно:
— И вас тоже? Он ведь говорил с вами — в Гренобле, в 1814 году?..
Погруженный в собственные воспоминания, Шампольон на меня даже не взглянул. Он вновь переживал ту встречу. Он исследовал свое прошлое.