Тайна золотой реки (сборник)
Шрифт:
– Как же могли грамотные люди поднять беспощадную руку на твою чистоту, на твою вечную красоту и щедрость, Тундра? – зашептал Назар с гневом, всматриваясь в сорванный трактором покров.
А над ним чахоточно охал ветер. Завывал хоровод ведьм. Пурга неистово раскачивала сыпучие снега и шелестела фирновой пылью, убаюкивая Назара Хватова, пригревшегося под тёплой ровдугой…
Лёгкое шуршание над головой разбудило Назара. Это гуляла позёмка по плотной снеговой корочке. Не хотелось покидать тёплую снеговую постель. И он лежал в полудрёме, ловил приятные шорохи, как когда-то на домашнем сеновале под дробный перестук на крыше навеса летнего дождя, наслаждаясь спокойствием и теплом. Однако состояние это длилось недолго. Странное ощущение
Февральский рассвет на Колыме неторопливый. Сначала появляются первые робкие блики за узкой полосой окоёма, потом уже разливается от края неба световой ручей. Угрюмая и жутковатая окрестность становится выразительнее, огляднее. Ни собачьей упряжки, ни Кепкина – никого вокруг Назар не увидел. Не раздумывая, он привёл в порядок одежду и решил обойти островок – осмотреть округу. Прикидывая, что заставило Кепкина уйти одному. Назар спустился по пологому спуску на плотный наст реки. Сон под снегом придал бодрости, восстановил силы, поэтому хотелось чего-нибудь перекусить, сделать глоток крепкого горячего чая… Обойдя вокруг островка, он двинулся вниз по реке в сторону того мыска, за которым, по упоминанию Савелия, стояла изба. Идти было легко. На полпути его внимание привлёк поднявшийся над рекой старинной крепостью узкий, вытянутый остров с очерченными высокими берегами.
Выбравшись из кустарника на ровную чистую поляну, Назар остановился в нерешительности. Посреди возвышался над дымящимися позёмкой сугробами одинокий могильный крест. Давностью и унынием веяло от хмурого надгробья. На морщинистой тесине он заметил неясные очертания даты захоронения. Приглядевшись, разобрал: «Август двадцатого дня тысяча шестьсот сорок семь». Назар смотрел на почерневший сосновый крест и хмурил заиндевевшие брови. Сквозь узорчатую ткань легенд и сказаний на него пахнуло историей дальних времён, когда, открывая новые земли, на костях служивых холопов, поднимались на самом краю земли форпосты России… И тут Назар разглядел на снегу едва заметные следы широкой когтистой лапы. Следы были свежие. Однако разобрать их принадлежность было невозможно.
Не успел Назар спуститься с острова, как увидел, что в его сторону, отделяясь от противоположного берега, покатился быстрый тёмный ком. Непроизвольно он сжал под кухлянкой холодную рукоять револьвера и, поджидая мчащуюся зверюгу, замер… Тяжёлый здоровенный ездовик по кличке Тын с визгом бросился к его ногам. Тревожно тявкая, и завывая, он хватал Назара за полу кухлянки и тащил за собой. Назар понял собаку… Через час быстрого хода он увидел на утёсистом краю у заструговой виски тёмный сруб, а рядом приткнувшуюся к покосившейся стене плоскокрышую времянку. Возвращение Тына вызвало у упряжковой своры стонущий голодный вой. Назар же задержался в ивняке и, ожидая появления Кепкина, внимательно просматривал подходы к заимке. Вкрадчивая тревога сдерживала его. И только когда вернувшийся к нему Тын вновь потянул его за собой, Назар осторожно приблизился к жилью. Собаки присмирели… Эта приметная повадка давала знать, что поблизости нет посторонних, нет прямой опасности. И всё же не сразу Назар вошёл в тордох. Тёмные пятна на притоптанном снегу заставили его крепче сжать рукоять револьвера.
Кепкин лежал на полати. Ровный серый свет из единственного промерзшего окна падал на его восковое лицо, высвечивая наплывающую тень страдания. Тын, точно верный страж, сел у двери и с покорностью следил за Назаром, бросая пугливый взгляд на хозяина. Как только Назар склонился над Савелием, Тын тут же подошёл к полати и, жалобно повизгивая, стал лизать руку Кепкина. Назар осмотрел одежду Савелия, с правой стороны обнаружил влажное пятно. Запустив руку под кухлянку, ощутил тёплую липкую жижу, испуганно выдернул руку назад. Ладонь была в крови. Оправившись от неприятного ощущения страха и растерянности, Назар располосовал кепкинскую кухлянку до пояса и осмотрел рану. Жакан задел локтевой край предплечья. Угрозы жизни
Назар протопил тордох. Нагрел в оцинкованном тазу воду. Дорожная аптечка, с которой он не расставался, дала возможность сделать Кепкину перевязку, после которой он пришёл в себя.
– Не успел я поднять тебя, Назар, когда на рассвете Тын учуял Нырка, – сокрушённо оправдывался Савелий. – Думал, один справлюсь – вот и ухлестнул за ним, а он в меня два заряда вложил. Эка досада… Никак ушёл?.. От меня ни один зверь не уходил, а этот бандюга…
– Связи у нас нет, Савелий Егорович, – сказал Назар, – однако собаки тебя одного к ночи дотянут до Горной, там наши. А мне Нырка надо преследовать…
– Тына оставь, – соглашаясь, посоветовал Савелий, – собака надёжная…
Назар напоил и подкормил Кепкина. Перенёс его на нарты. Завернул в меховую ави, надёжно усадил, привалив и закрепив к барану, чтобы не вывалился, поудобнее приладил двустволку, поставив на боевой предохранитель и, ещё раз проверив все упряжковое снаряжение, дал команду вожаку:
– Поть-поть! – Вперёд-вперёд! – кричал он ездовикам. – Пошёл!..
Он помог собакам раскатить нарты. И когда упряжка ходко пошла, подгоняемая попутным ветром, вверх по реке, Назар смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла в сгущающейся пасмурности. Увязавшийся было за упряжкой Тын тут же вернулся и, виновато уткнувшись в Назара, заскулил обиженно и тоскливо.
– Надо идти, Тын, – взъерошивая вислоухую голову собаки, строго сказал Назар, – надо…
С собаками Назар Хватов обращался строго. Сильные неласковые псы-работяги вызывали симпатию, поэтому уже с давних пор он уяснил, что если у каюра с ездовиками установлено понимание, то животные послушны. А складывалась эта собачья дисциплина из простого: вовремя накорми, не дай в дальнем пути надорваться, не бей, не кричи…
У собак разные характеры, и это надо учитывать. Грызня в упряжке, значит, нет порядка. И конечно же собаки бывают злы только ко злу, к жестокости, к несправедливости… И Тын не был исключением. Если каюр по невниманию наделял его меньшим куском, он при случае давал понять, что не последняя собака в упряжке.
К закату они добрались до лесистых островков, рассыпанных по неширокой развилке, откуда крутыми берегами обозначила свои владения заснеженная Ползуниха. Пробираясь через заструговой буш к зализанной пургами поляне от береговой кромки, Назар заприметил свежие следы. Человек прошёл через поляну со стороны леса. След терялся у берега… По рассказам Кепкина, за поляной, у незамерзающего родника на пойменном топольнике, в зарослях ив-кореянок землянка поставлена…
В густых сумерках они с Тыном, наконец, уткнулись в полузанесённый шалашный насып. Вокруг никаких следов – это насторожило… И как не хотелось Назару откапывать вход в землянку, всё-таки решил: как-никак – крыша над головой.
Тын, прижимаясь влажными боками, голодно скулил. Разделив поровну скудный ужин, Назар залез на приподнятую над земляным полом, сложенную из мелкоствольного лиственника лежанку, завернулся в ави, притулился к Тыну и задремал. В землянке было тихо, не страшно – рядом Тын… А за стенами неистовствовал ветер…
Очнулся Назар от ощущения постороннего, неприятного.
Выбрался из ави и увидел, что дверь приоткрыта, а Тын исчез. Выскочив наружу, он сразу заметил собачьи следы. Они уходили к парящему чуть в стороне от землянки роднику. Сначала Назар подумал, что собака где-то поблизости мышкует. Но, заметив рядом с собачьими следами отпечаток торбасов, поспешил к реке. Он зорко всматривался в посветлевшую пуржистую округу и раздражался, так как после сна предметы виделись ему не ясно, как бы в притуманенном плавающем состоянии.