Тайна
Шрифт:
Все было в дымке – как в тумане, но идти было легко и радостно.
Вдруг на дороге показалась огромная фигура со смутными очертаниями. Ольга слегка напряглась и замедлила шаг, но любопытство взяло верх – поколебавшись, она все-таки пошла ей навстречу. Да и опасности она не чувствовала – от фигуры исходило теплое мягкое свечение.
Прямо перед ней стоял могучий лось – огромный, какой-то невероятной высоты. Величественное гордое животное. Трудно было поверить, что он вырос в такого гиганта из маленького лосенка, вылеченного когда-то от пули охотника. Но Ольга знала, что это именно он – место раны на боку было подернуто легкой дымкой.
Он грустно посмотрел на свою спасительницу, ударил копытами о землю так, что поднялась пыль, полностью скрывшая его от глаз Ольги, и ускакал.
– Это мой лосенок, он вырос, и я выросла. Теперь все будет иначе, – улыбнулась она.
Утром Ольга проснулась рано. Несмотря на ночной сон, теперь она не чувствовала разлада в душе, наоборот, только умиротворение и тихую грусть.
Она спустилась со своей полки и отправилась умываться. По дороге женщина ловила на себе взгляды других пассажиров – любопытные, сочувственные, а то и презрительные. Видимо, все помнили ее неожиданную ночную истерику.
Но она была абсолютно спокойна.
Когда женщина вернулась в свое купе, соседка испытующе посмотрела на нее. Ольга жестами показала, что с ней все в порядке.
– А я перепугалась, сначала почему-то подумала, мы горим, – призналась женщина, улыбнувшись.
На протяжении всего последующего дня сердобольные пассажиры подходили к Ольге и делились, кто чем мог – кто едой, кто газетами и журналами. Один полноватый мужчина лет пятидесяти даже принес ей радиоприемник, и, хотя Ольга категорически не хотела его брать и показывала, что ей этот предмет не нужен, даритель и слышать не хотел возражений и настоял на своем.
Со временем Ольга даже обросла небольшим багажом.
Большую часть времени она спокойно лежала на своей полке, иногда брала книжки у попутчицы, которой они оказались не нужны – та все-таки нашла себе собеседников. Думала, размышляла, приходила в себя.
Все есть – так как есть, и ничего уже не вернуть, у каждого свой путь, который он выбирает сам, об этом ей, наверно, хотел сказать лосенок?
Волынский сам решил, что будет помогать ей, и сколько бы она ни сокрушалась по поводу его смерти, она обязана уважать его выбор. Профессор хотел сделать именно так. Может, он оправдывался перед собой за что-то. Тяжело ему приходилось, не в ладах он был со своей душой…
А она обязана не тратить время на бесполезные сожаления, а прожить остаток жизни так, как будто только теперь начинает жить – только так она сможет загладить вину перед бедным Фимой.
«Любе я ничего не скажу, коли придется еще когда свидеться, – подумала она, – может, это и не очень правильно, но так лучше. Не надо ей знать про наши дела. Пусть думает, что это было случайное нападение. Фиму просто хотели ограбить. Вряд ли ей скажут, что я сбежала из клиники. Да и мало кого это сейчас волнует…»
За окном сменяли друг друга леса, луга и холмы, мелькали реки, и снова лес – хвойный, лиственный, смешанный…
Ольга постоянно смотрела на бумажку с адресом Пети, которую ей дал Серафим Иванович… Эти три строчки теперь составляли основу ее существования. Она вспоминала и перебирала в памяти слова Серафима Ивановича о теперешней жизни мужа и дочери – он рассказал ей за несколько дней перед побегом то немногое, что знал сам. Последний раз она видела их двенадцать лет назад… Ольга закрывала глаза, в ее голове начинал звучать размеренный голос Волынского, а она представляла – как они могут выглядеть теперь, после стольких лет разлуки…
А Люба в этот момент сидела на скамейке в парке и беспомощно смотрела на человека в штатском. Впрочем, она его почти не видела – глаза распухли от неутешных слез и превратились в маленькие щелочки.
– Но вы же обещали, что он не пострадает? – чуть слышно прохрипела она.
– Произошла случайность, – признал человек в штатском. – Всякое бывает… И вообще, с кем вы так разговариваете? Кто вы такая, чтобы про какие-то обещания говорить? Ваш муж совершил преступление, и его ничто не может оправдать.
Люба подавленно молчала. Ее собеседник поглядел на часы. Молчание затягивалось.
– Вы что-то еще хотите? – не выдержал, наконец, он.
– Я мечтала избавить его от этой ноши, – сокрушенно произнесла женщина. – Я ведь чувствовала, что эта одержимость заведет его не туда. Он слишком привязался к Акимовой, а она за несколько лет не сказала ни слова. Это болезненная зависимость доконала его. Он не мог чувствовать себя свободным, пока она болела, а она продолжала бы молчать годами. А он жил, как в тюрьме… Он просто помешался на этом… Он все время мучился, что его жизнь идет как-то неправильно. Я хотела спасти его, а получается, что погубила…
Голос ее становился все громче, человек в штатском понял, что у нее начинается истерика, и нервно обернулся. Но на них никто не обращал внимания – в этот час в сквере было малолюдно.
– И когда я случайно увидела в его портфеле одежду, то сначала подумала про любовницу, но в глубине души понимала, что это не то. А потом я догадалась, что он готовит ей побег. Ведь его бы поймали, и было бы только хуже. – Люба сидела, уставившись в одну точку и монотонно покачиваясь. – Я решила рассказать вам об этом в обмен на его безопасность. А вы обещали, что с ним будет все в порядке. – Она умоляюще взглянула на своего собеседника, будто надеясь убедить его в чем-то, уговорить, что все еще можно изменить…
– Он пытался сбежать, – отчеканил мужчина, – возвращайтесь домой, примите какое-нибудь успокоительное. И, извините, мне пора…
Он резко поднялся со скамейки и, стараясь не прислушиваться к тому, что происходило за его спиной, быстрым шагом пошел прочь.
Дом
Когда поезд проехал Сибирь – Западную и Восточную, Ольга заметила, как неуловимо изменилась природа. И Россия вроде бы, но в то же время совсем иная часть света. И дело даже не в переменах в заоконных видах. Тут все немного другое – воздух, что ли, другой, небо другое, не такое, к которому она привыкла у себя в деревне. Хотя сколько долгих лет она там не была…