Тайная гавань

Картленд Барбара

— Я его украл! — с коротким смешком ответил граф.

Грэйния ждала объяснения, и он рассказал:

— Когда англичане вторглись на Мартинику, я понял, что мне надо бежать, и собирался сделать это на собственной яхте. Но, добравшись до гавани, я заметил стоящий на якоре корабль, который уже видел раньше. Друг, сопровождавший меня, сказал: «Жаль, что хозяин корабля сейчас в Европе. Это слишком хорошее судно, чтобы отдавать его англичанам».

— Вы с ним согласились и забрали корабль?

— Думаю, это был правильный поступок.

— Поступок разумный и практичный, совершенно в вашем духе.

— Вот именно, — согласился граф. — Благодаря этому я смог взять с собой куда больше людей, чем при ином решении вопроса, а к тому же захватил много собственной мебели и принадлежащие нашей семье картины. Все это я перевез в надежное место и оставил до тех пор, пока не прекратятся военные действия.

— А где это? — полюбопытствовала Грэйния.

— На Сен-Мартене, — только и ответил граф, явно не собираясь продолжать обсуждение.

В молчании прошли они мимо пальм; когда показался корабль, Грэйния высвободила руку из пальцев графа.

Было жарко, но с моря тянул бриз.

На корабле никого не видно, однако паруса уже не привязаны к мачтам и могут быть подняты по первому слову.

«Если он уплывет, я больше никогда его не увижу», — подумала Грэйния.

Те часы, что ей осталось провести с ним, драгоценны и никогда не забудутся.

Они прошли по палубе в каюту. Все окна были открыты, солнечный свет потоками вливался в помещение.

Стол под белоснежной скатертью был накрыт на двоих; посредине стоял букет свежих цветов.

К запаху воска присоединялся теперь восхитительный аромат приготовленных блюд, и прежде чем Грэйния успела произнести хоть слово, в каюту вошел слуга-француз, держа в руках супницу.

Хозяин и гостья уселись за стол, и Жан — так обращался к своему слуге граф — наполнил две красивые фарфоровые чаши.

К супу был подан свежий хрустящий французский хлеб, а сам суп приготовлен на крепком говяжьем бульоне с добавлением трав и даров моря. Заманчивый запах обострил чувство голода; Грэйния и Бофор молча принялись за еду.

Слуга принес вино, золотое, как солнце, и разлил его в два бокала; граф и девушка улыбнулись друг другу через стол, и Грэйния вдруг почувствовала себя счастливой.

Впервые после возвращения она не испытывала ни тревоги, ни страха.

После супа Жан подал им омаров, приготовленных в масле. Они явно плавали в море час назад или даже меньше, и Грэйния заподозрила, что попались они в ловушки, которые ставили в бухте еще в те времена, когда они с матерью жили дома.

Но вопросов она задавать не стала; просто ела с наслаждением нежнейшее мясо и поданный к нему салат, по вкусу непохожий ни на один из тех, какие ей довелось пробовать в Лондоне.

Принесли сыр и вазу с фруктами, но Грэйния не могла больше есть, и они с графом, откинувшись на спинки кресел, принялись не спеша потягивать кофе.

Молчание, наконец, нарушилось, но Грейнии казалось, что и до этого они общались друг с другом без слов.

— Если такова жизнь пиратов, — заговорила она, — то я не прочь стать одним из них.

— Случается, что пират отдыхает со своей дамой и забывает об опасности, о неуверенности и неудобствах бродячего существования, — отозвался граф.

— Но ведь и такая жизнь может увлекать. Вы можете плыть куда хотите, никто не отдает вам приказаний, и вы можете позволить себе любую прихоть.

— Как вы уже говорили, я разумен и практичен, — возразил граф. — Я хочу покоя, хочу иметь жену и детей, но у меня этого никогда не будет.

Он говорил так, словно хотел поведать ей нечто бесконечно важное, но Грэйния чувствовала себя смущенной, не смотрела на него и помешивала ложечкой кофе — без всякой необходимости.

— Жизнь пирата, разумеется, не годится для женщины, — продолжал Бофор, как бы следуя ходу собственных мыслей.

— Но если нет выбора? — спросила Грэйния.

— Выбор есть в любой ситуации, — твердо ответил он. — Я мог бы бросить занятие пиратством, но тогда я и те, кто со мной, стали бы голодать.

Наступило молчание — молчание многозначительное, — и вдруг Бофор сменил предмет разговора:

— Почему бы нам не поговорить о вещах более занимательных? О книгах, о картинах? О наших совершенно разных языках? Мне бы очень хотелось услышать, как вы говорите по-французски.

— Вам покажется, что говорю я скверно, — по-французски ответила Грэйния.

— У вас прекрасный выговор! — воскликнул он. — Кто вас учил?

— Моя мать, а она училась у настоящей парижанки.

— Это очевидно.

— Я занималась французским и в лондонской школе, — объяснила Грэйния, — но там он был не в чести, и все удивлялись, зачем мне понадобился «вражеский» язык, на котором говорят люди, убивающие собственных сограждан.

— Мне это понятно, — заметил граф. — Но хоть англичане и находятся в состоянии войны с моей страной, я все же хотел бы научиться говорить по-английски, как настоящий англичанин.

— Зачем?

— Затем, что это может оказаться полезным.

— Ваш английский вполне хорош, если не считать отдельных слов, которые вы произносите неверно, а иногда ставите ударение не на том слоге.

— Отлично! — улыбнулся граф. — Пока мы вместе, вы поправляйте меня, а я стану поправлять вас. Идет?

— Конечно, — согласилась Грэйния, — а для полной беспристрастности разделим время и станем говорить то по-английски, то по-французски, чтобы все было по справедливости, без обмана.