Тайник
Шрифт:
Даже теперь она не в силах была сообщить подруге о том, что именно ее муж стал инструментом ее падения.
— Отсюда нет выхода, — сказала она. — Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я не знаю, почему…
Понимая, что с этим предложением без дрожи в голосе ей не справиться, она выбрала другой маршрут.
— Все можно объяснить. Я знаю. Можно. Правда, Чайна.
Нашаривая в стене ход во внутреннюю камеру, она вслушивалась в каждый звук. Она говорила себе, что бояться нечего, что это ее подруга, женщина, которая помогла ей пережить тяжелое время, тяжелее которого в ее жизни не было ничего. Время, когда она любила и потеряла любовь, не знала, на что решиться, потом совершила поступок и переживала его последствия.
Именно Чайна держала тогда ее за руку и говорила: «Дебс, все пройдет. Пройдет, поверь мне».
В полной темноте Дебора еще раз окликнула Чайну:
— Позволь мне вывести тебя отсюда. Я хочу тебе помочь. Я с тобой.
Она добралась-таки до внутренней камеры, задев курткой за стену. Было слышно, как шуршит материал, и Чайна, очевидно, тоже это услышала. Она наконец заговорила.
— Со мной, — сказала она. — О да, Дебс. Ты всегда была со мной.
Она зажгла тот самый фонарик, которым освещала замок на двери дольмена. Луч света ударил Деборе прямо в лицо. Он шел снизу, со складной кровати, на которой сидела Чайна. Ее лицо над источником света было бледно, словно мраморная посмертная маска, парящая в темноте.
— Ты ни черта не смыслишь в дружбе, — просто сказала ей Чайна. — И никогда не смыслила. Поэтому не рассказывай мне, на что ты готова пойти, чтобы мне помочь.
— Это не я привела сюда полицию. Я не знала…
Но Дебора не могла солгать, особенно в этот решающий момент. Потому что она была на Смит-стрит. Она вернулась туда и прошла всю улицу, так и не найдя магазина сластей, в котором Чайна якобы купила для своего брата конфет. Да и сам Чероки открывал ее сумочку в поисках денег, но не достал из нее ничего похожего на его любимые конфеты. И Дебора сказала не столько Чайне, сколько себе:
— Это было турагентство, правда? Ты ведь туда ходила? Да, больше некуда. Ты строила планы, куда поедешь, когда тебя отпустят с острова, ведь ты знала, что тебя скоро выпустят. Они же получили того, кто им нужен. Наверное, именно на это ты и рассчитывала с самого начала и даже планировала. Но почему?
— Тебе интересно, да?
Чайна провела лучом вверх и вниз по телу Деборы.
— Ты же у нас само совершенство. За что ни возьмешься, все у тебя получается. И мужики на тебя всегда заглядываются. Понятно, что тебе хотелось бы знать, как чувствует себя неудачница, которую всякие доброхоты попрекают ее неудачами.
— Но ты же не могла убить его из-за… Чайна, что ты наделала? Зачем?
— Пятьдесят долларов, — сказала та без всякого выражения. — Пятьдесят долларов и доска. Только подумай, Дебора. Пятьдесят долларов и видавшая виды доска.
— О чем ты?
— О цене, которую он заплатил. О ценнике. Он решил, что больше одного раза ему не понадобится. Они оба так думали. Но все оказалось так здорово, куда лучше, чем ожидал он, и куда лучше, чем думала я, — и ему захотелось еще. Изначально планировалось дать вишенке подрасти, но мой брат заверил его, что я на все соглашусь, если он правильно себя со мной поведет, будет ласков, но ненавязчив, притворится, что это его совсем не интересует. Он сделал, как мой брат ему сказал, и я сделала так же. Только затянулось это все на тринадцать лет. Так что он, можно сказать, не прогадал, отслюнявив моему брату пятьдесят долларов и потрепанную доску. Моему родному брату!
Фонарик задрожал у нее в руках, но она сдержала эмоции и даже смогла усмехнуться.
— Ты только представь. Я-то считала, что у нас с ним вечная любовь, а он, оказывается, приходил только потрахаться хорошенько, а сам все это время — все время, Дебора! — крутил романы с адвокатессой из Лос-Анджелеса, хозяйкой картинной галереи из Нью-Йорка, хирургом из Чикаго и бог знает с кем еще по всей Америке. Хотя ни одна из них — просекаешь, Дебора? — ни одна не трахает его так, как я, почему он и возвращается ко мне все время. А я, дура, сижу и думаю, что пройдет время и мы все равно будем вместе, ведь нам так хорошо вдвоем, так хорошо, что когда-нибудь он сам поймет это. И он понимает, все понимает, только у него есть другие, и всегда были, о чем он сам рассказал мне, когда я прижала его к стенке после разговора с моим чертовым братцем, который признался, что продал меня лучшему другу за пятьдесят баксов и доску, когда мне было семнадцать лет.
Дебора не шевелилась и едва осмеливалась дышать, боясь, что одно неверное движение — и ее подруга сорвется с края пропасти, на котором балансировала.
— Этого не может быть, — прошептала Дебора.
— Чего именно? — переспросила Чайна. — Того, что случилось с тобой, или того, что случилось со мной? Тогда я тебе скажу, что моя история — это правда, которая чуднее вымысла. Значит, ты говоришь о себе. Наверное, ты хочешь сказать, что в твоей жизни тоже не все гладко и не каждый день идет по плану.
— Конечно нет. И никогда не было. Так вообще не бывает. Ни у кого.
— Отец тебя обожает. Богатый любовник был готов ради тебя на что угодно. Только он исчез, как тут же появился вполне приличный муженек. Все, что захочешь. Никаких проблем. Ну да, в Санта-Барбаре тебе не повезло, но ты и там выкрутилась, как это всегда у тебя получается. Все у тебя всегда получается.
— Чайна, не бывает жизни без трудностей. Ты же знаешь.
С тем же успехом Дебора могла не раскрывать рта.
— А ты просто смылась. Как все. Словно я не вложила в нашу дружбу все свое сердце и всю душу, когда ты особенно в ней нуждалась. Но ты поступила как Мэтт. Как все остальные. Взяла, что хотела, а у кого, и думать забыла.
— Ты хочешь сказать… Неужели ты сделала все это… все, что ты сделала… неужели все это из-за…
— Тебя? Не льсти себе. Расплачиваться будет мой брат.
Дебора задумалась. Она вспомнила, что рассказал им Чероки в ту первую ночь в Лондоне, когда только пришел к ним в дом.
— Ты не хотела ехать с ним на Гернси, сначала.
— Не хотела, пока не подумала, что могу использовать поездку как способ заставить его заплатить долг, — призналась Чайна. — Я еще не знала, когда и как, но была уверена, что способ найдется. И подумала, что подброшу дурь ему в багаж, когда мы будем проходить таможню. Мы планировали заехать в Амстердам, и я решила, что куплю там что-нибудь. Это было бы здорово. Не вполне надежно, но все-таки шанс. Подбросить можно было что угодно: оружие, взрывчатку. Короче, мне было все равно — что. Я знала одно: если смотреть в оба, то случай обязательно подвернется. А когда мы приехали в Ле-Репозуар и он показал мне… в общем, то, что он показал… Мраморное лицо над лучом света исказила мрачная улыбка.