ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
– Сколько тебе? – внезапно спросил Левушка.
Отец Валерий смутился, не зная, как объяснить ему, что не собирается снова занимать, а просит лишь об отсрочке старого долга.
– Тысячу, две, три?
Отец Валерий взглянул на жену, со страхом следившую за выражением его лица.
– Ну, если десять...
Положив трубку, он долго и испытующе смотрел на нее, словно не решаясь оторваться от предмета, за счет которого поддерживалось шаткое равновесие между ним и окружающим миром.
– Что?! – спросила жена, берясь за сердце от дурного предчувствия.
– Я, кажется, занял у него еще, – прошептал отец Валерий, не веря собственному
Он сделал попытку встать, и припал на отсиженную ногу, словно нога у него отнялась.
– Занял? На что же ты, отец, занял?
– Матушка явно опасалась, что под влиянием новых замыслов, роившихся в его голове, он забудет о ее заветных нуждах.
– Там и на оградку, и на целый хор хватит, – вяло отмахнулся отец Валерий.
7
Прощаясь с Одинцовыми, отец Валерий их даже не благословил, хотя они по привычке склонили головы и сложили ладони, как он сам их учил. Но на этот раз учитель чувствовал себя так скверно и гадко, что его благословение запечатлелось бы на них каиновой печатью. Поэтому он сделал вид, что не заметил их выжидающей позы, торопливо откланялся и удалился (лучше бы он удавился!).
Скверное чувство не покидало его и по дороге домой. Вспоминалось, как Левушка выдвинул ящик стола, отсчитал купюры и в ответ на его заверения о скором возврате долга лишь криво усмехнулся и поморщился: «Какая ерунда! Сочтемся!» У Одинцовых ничего не изменилось, жилище напоминало склеп, словно хозяевам по-прежнему внушала отвращение мысль о том, чтобы за что-то браться, к чему-то прикладывать руки, наводить порядок. Все та же пыль покрывала буфет, все та же паутина висела в углах и все те же книги лежали раскрытыми на столе – это тоже вспоминалось отцу Валерию. Вспоминалось навязчиво, неотступно, висело, маячило перед глазами, и тогда неприязненное, скверное, гадкое чувство к себе смешивалось со жгучим желанием обличить Левушку.
Обличить, – словно в отместку за то, что так долго терпел, не обличал, и вот наконец-то почувствовал: можно! Постепенно это жгучее желание овладело им настолько, что отец Валерий забыл, скольким он ему обязан, собственное положение должника перестало мучить и угнетать его. Если раньше он был связан, опутан по рукам и ногам унизительной необходимостью угодливо поддакивать, постоянно выражать свою благодарность, то теперь разорвал эти путы и стал свободным.
Свободным как обличитель, обличитель во имя истины, – какая это опьяняющая свобода! Отец Валерий понял, осознал всем своим существом, как тяжела была эта дружба, требовавшая от него стольких уступок и компромиссов, что он попросту терял в ней самого себя. И когда Левушка из друга превратился во врага (которого отец Валерий все равно любил как друга), он словно бы заново себя обрел и впервые почувствовал об-лег-че-ни-е...
Дома он обо всем поведал матушке, – поведал как на духу. Матушка, крутившая швейную машинку (на ногах валенки, толстая коса поверх безрукавки), выпрямилась, вынула изо рта шпильки, задумалась, надолго погрузилась в себя, и они вместе решили, что не следует брать деньги на святое дело у человека, читающего такие книги, – не просто вредные, но крамольные! Поэтому, как ни заманчива возможность поставить оградку вокруг храма и пригласить в хор певчего, придется от нее отказаться и на следующей неделе (раньше ему не выбраться) вернуть хозяину нечестивые деньги.
Решили и стали ждать: дни
И тут матушке предложили... предложили шубку, похожую на ту, проданную, и совсем недорого, вдвое дешевле первой. Получалось, что на продаже они выгадали, подзаработали...
– Может быть, купим? – предложил отец Валерий, как предлагают то, с чем надо либо молча согласиться, либо мучительно долго и подробно обосновывать свой отказ. – Ведь это не для храма, не на святое, а так, для себя... Зимой-то без шубки и за ворота не высунешься!
– Даже и не знаю, как быть. – Матушка потерянно вздохнула, сознавая, как слаба она, грешная, и в своем согласии, и в своих отказах. – Решай сам. Ты у нас голова...
– Да я тоже не знаю, - честно сознался отец Валерий (сознался с таким видом, словно в ее вопросе было что-то нечестное). – С одной стороны, оно бы и можно, а с другой...
– То-то и оно...
Возникшее затруднение ощутимо повисло в воздухе. Отец Валерий кашлянул.
– А, может, у дочки совета спросим? – Он улыбнулся так, будто для него самого было загадкой, шутит ли он или говорит всерьез.
Матушка посмотрела на него с недоумением и, прежде чем ответить, с выжидательной задумчивостью помолчала.
– Ну, спроси, спроси. Посоветуйся...
Отец Валерий подозвал дочку, зардевшуюся оттого, что ее будут спрашивать о неизвестных вещах, в которых запутались сами взрослые.
– Дуняша, купим маме шубку, чтобы она не мерзла?
Отец Валерий погладил дочку по голове. Девочка задумалась, чтобы не сморозить такого, о чем пришлось бы жалеть, но никакого подвоха в отцовском вопросе не обнаружила и поэтому смело сказала:
– Купим, купим. Мамке шубу, тебе полушубок, а мне – бахилы, платформы и дутики.
8
На шубку и полушубок им хватило, а вот на платформы и дутики денег не оставалось, и матушка повела осторожное наступление на мужа: «У кого бы чуть-чуть занять?» «Нет, нет! – закричал тогда отец Валерий, накануне звонивший бывшему другу и нынешнему врагу. – Он не только читает, но и сам теперь пишет! Целую книгу задумал – в оправдание графа Толстого! Читал мне по телефону – сплошные кощунства и крамола!» Матушка, расчесывавшая и заплетавшая волосы, лишь недоуменно пожала плечами и забросила косу за спину: «Как хочешь, отец. Графа так графа... Разве я настаиваю!»
Они долго крепились и ничего не покупали. Отец Валерий как мог старался заработать, – лепил из глины свистульки, вытачивал на станочке пасхальные яйца, матрешек, неваляшек, а матушка их раскрашивала и продавала на рынке. Но с таким кустарным промыслом особо не развернешься, большую деньгу не зашибешь. Да и стыдно, негоже ему уподобляться Левушке: все-таки отец Валерий поп, а не торгаш, не купец, не коробейник! Уважение надо иметь к собственному сану!
Поэтому капиталы его росли медленно: в жестянке почти не прибавилось. Дочь от обиды ходила уязвленная, гордая и торжествующая: ага, себе купили, а ей шиш! Они заставляли себя не замечать этого, не упоминать в разговорах, – помалкивать, но в конце концов отец Валерий не выдержал и со стоном сорвал телефонную трубку: «Дружище, еще две тысячи...»