Тайное оружие фюрера
Шрифт:
— Кажется, я выбираю третий вариант ответа на сложный вопрос о любви… — пробубнил он себе под нос.
«…Ты знаешь, Владимир, какое я дал самому себе прозвище? Мясник!..»
Эти слова Сергеева всплыли в памяти Рыбина только теперь, когда он, сидя за рулем «форда», направлялся из деревеньки Кирхберг в Каринтию — самую живописную область юга Австрии. Там, рядом с итальянской границей, на живописном берегу озера Фаакер-Зее, проживал некто «доктор Эрнст Штайнер», значившийся в списке Сергеева в колонке «Мономашичей», сразу после Беджамена Реслера.
«Прозвище Мясник, между прочим, упоминала и Берта…» — припомнил Владимир.
А разговор этот с Сергеевым состоялся всего какой-то год назад…
Тот летний месяц Юлиан проводил на подмосковной даче, отправив своих домочадцев на «юга», чтобы те отдохнули от него, а ему можно было отдохнуть от них и всласть поработать. Там-то Рыбин и навестил своего литературного «гуру» в один из солнечных воскресных дней.
Они долго гуляли в лесу, наслаждаясь тишиной и покоем, при этом Сергеев удивлял Рыбина, считавшего себя знатоком природы, глубокими познаниями в области жизни растений, насекомых и даже грибов. Он увлекательно рассказывал об отличиях схожих по виду боровика и несъедобного сатанинского гриба, о лисичках съедобных и ложных, о груздях и валуях. Потом, уже в скромном загородном домике, говорил о «тайне успокоения», как сам выражался.
— Ты знаешь, Владимир, какое я дал самому себе прозвище? Мясник! На самом деле. Понимаешь, я человек импульсивный, горячий, подверженный накатам немотивированной ярости, если что-то не по мне…
— Вот уж никогда такого за вами не замечал, — пожал плечами Рыбин.
— И тем не менее это так… Я ведь лев по гороскопу, огненный знак, потому люблю порычать на родственников, если попадаются под горячую руку. Правда, все мои вспышки ярости быстро гаснут. Через минуту я снова добрый самаритянин и готов плясать под чужую дудку.
— В этом мы с вами очень похожи. Я ведь тоже рожден под огненным знаком овна, — понимающе покивал Рыбин.
— Ну, тогда это и тебя касается… Заметил, что у меня в доме полно цветов? Среди них в большом количестве имеется герань. А ты знаешь, что люди с помощью этого цветка испокон веков оберегали свой домашний кров от разнообразных вредных энергий, делая домочадцев добрее и терпимее? Особенно уравновешивает герань нас, рожденных под огненными знаками зодиака, приобщая к гармонии, смягчая гнев и приступы ярости. Даже находясь вдали от дома, мне стоит только закрыть глаза и представить себе герань в цвету, как тут же я успокаиваюсь. И это очень сдерживает от желания влезть в очередную драку, будь то словесная перепалка или откровенный мордобой.
При этих словах Рыбин представил себе натурального льва, блаженно нюхающего цветы и… превращающегося в покорную овечку.
«Нет, никогда Юлиан не походил на овцу в полемическом задоре, а в настоящей драке, слава Богу, видеть его мне еще не доводилось…»
Потом разговор пошел о более серьезных вещах.
— Ты спрашиваешь, материалист ли я? Да, так учили с детского сада… Только с добавкой: сомневающийся. Тут очень уместна цитата из «Тайной доктрины» Елены Блаватской: «Если скептицизм и наше настоящее природное невежество не уравновесятся Интуицией и врожденной Духовностью, — все с большой буквы, — то каждое существо, отягощенное такими мыслями, не будет видеть в себе самом ничего, кроме массы мяса и мускулов с пустым чердаком внутри, который служит ему лишь складом ощущений и чувств». А этого, как ты понимаешь, не хотелось бы, — усмехнулся Сергеев.
— А как же тогда расценивать все достижения точных наук, гениальных ученых, доказывающих, что материя первична? Разве можно тут сомневаться? — подивился Рыбин.
— Можно и даже нужно, — ответил Сергеев. — Почитай Блаватскую. Об учении Ньютона она, к примеру, пишет так: «Сокровеннейшие мысли и идеи Ньютона были извращены, и из его большого математического знания получила признание лишь одна физическая шелуха». И еще: «Если бы бедный сэр Исаак мог предвидеть, какое употребление сделают его ученики и последователи из его “тяготения”, этот благочестивый и религиозный человек, конечно, спокойно съел бы свое яблоко и никогда не заикнулся бы ни о каких механических теориях, подсказанных его падением».
Припомнилось Рыбину и то, что говорил тогда Юлиан Сергеев об американцах:
— Жители Нового Света — американские колонисты, переселенцы из Европы — хорошо овладели «наукой» уничтожения аборигенов. Мало того, что они практически изничтожили своих собственных североамериканских индейцев, загнав остатки их племен в «зоопарк» резерваций, их потомки из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре в 1968 году «помогли» уже южноамериканским индейцам из племени яномами, до того безбедно проживавшим в лесах дельты Амазонки. Их «помощь» состояла в том, что они привили более двух тысяч доз вакцины от кори детишкам яномами, которые раньше от этой инфекции никогда не страдали. В «сухом остатке» — этих индейцев теперь можно пересчитать по пальцам. И тут сразу напрашивается риторический вопрос: где тот новоявленный Фенимор Купер, который напишет свой роман и даст ему название «Последний из яномами», как некогда его маститый предшественник написал «Последнего из могикан»?
Потом он вроде бы без прямой связи с предыдущим впервые заговорил о лагере смерти Ордруф. Именно тогда Рыбин узнал, что на следующий день после освобождения лагеря в Ордруфе сюда прибыли американские генералы Дуайт Эйзенхауэр, Омар Брэдли и Джордж Паттон. Они, сияя улыбками, входили в лагерные ворота, как великодушные победители, но весьма скоро их настроение резко изменилось. Американцы прошли вдоль рва, в который были свалены более трех тысяч трупов, а затем им показали эсэсовские орудия пыток. Брэдли буквально потерял дар речи. Паттон отказался войти в лагерный морг. Вернувшись к своему джипу и взяв себя в руки, он крикнул собравшимся солдатам: «Видите, что творили эти сукины дети? Видите, что делали эти ублюдки? Никаких пленных! Я не хочу, чтобы вы брали пленных». Тогда же верховный командующий союзных войск Дуайт Эйзенхауэр издал специальный приказ, предписывающий командирам частей показывать освобожденные лагеря как можно большему числу подчиненных. «Нам твердят, что американские солдаты не знают, за что они воюют, — сказал Айк. — Теперь они по крайней мере будут знать, против чего они воюют». Эйзенхауэр призвал конгрессменов и газетных редакторов немедленно прибыть на территорию Германии, чтобы впоследствии подтвердить эти факты. Айк боялся, что увиденному им самим никто не поверит. Одному из своих помощников, подполковнику Льюису Вайстейну, еврею по национальности, Эйзенхауэр сказал: «Я не верил в те ужасы, о которых вы мне рассказывали. Я был не прав…» До этого времени на протяжении всей войны американская пресса довольно скептически относилась к информации о массовых убийствах нацистами гражданского населения. В Вашингтоне знали, что «какие-то нарушения законности имели место», но никто не верил, например, что количество жертв среди еврейского населения Европы исчисляется миллионами. Это выходило за рамки разумения. Даже традиционно проеврейская «Нью-Йорк таймс» помещала сообщения об эпизодах Катастрофы, которую тогда еще никто так не называл, на внутренних страницах, часто добавляя, что эти сведения «не могут быть достоверно подтверждены». Самое главное, у правительства США не было недостатка в информации об «окончательном решении, связанной с Катастрофой», однако в Вашингтоне и позже не хотели заострять внимание на еврейской теме, поскольку никто в Америке не желал массового наплыва беженцев из объятой войной Европы. Считалось, что такой наплыв привел бы к повторению великого кризиса начала 30-х годов.
«Да, Юлиан настолько погрузился в материал будущей книги, что вольно или невольно проговорился о том, над чем работал, хотя раньше такого за ним не замечалось. Он всегда старательно хранил свои творческие замыслы в тайне и не выдавал их даже ретивым журналистам, которые страсть как любят спрашивать: “Над чем работаете в настоящее время? Что лежит на вашем рабочем столе?” По-видимому, его очень волновала история работ над созданием “сверхбомбы Гитлера”. И это неудивительно. Даже сейчас эта тема является животрепещущей. История этих работ вновь заставила говорить о том, что для создания ядерного взрывного устройства малой мощности нужно совсем немногое. Тем более в условиях активности современного “черного рынка” ядерных технологий и материалов. Растущую озабоченность в связи с этим высказывают и в России. Последний тому пример — заявление независимого российского эксперта (пожелавшего остаться анонимным), сделанное в марте 2005 года сайту “Голос ядерного Ирана”: в России “предельно обеспокоены возможностью появления ядерного оружия в Аргентине, Бразилии, Японии и еще паре десятков государств”. Эту обеспокоенность, подчеркнул эксперт, можно понять: например, “Япония имеет территориальные претензии к России, причем претензии нарастающие, в Токио уже заговорили о Сахалине”. Судя по всему, непростые проблемы ядерного нераспространения требуют сегодня нового, многостороннего, комплексного подхода».
Размышляя таким образом, Рыбин миновал городок Земмеринг — известный в Австрии горный курорт, который сами австрийцы называют «своим альпийским раем». Недаром же здесь любил отдыхать «отец психоанализа» Зигмунд Фрейд с семьей. За Земмерингом последовал Шпиталь, а через десять километров от него машина Рыбина въехала в тоннель длиною в 2132 метра.
Вообще, как заметил Владимир, горных тоннелей в Альпах полно. И ездить по Австрии нужно очень осторожно, уважая местные правила дорожного движения. В горах нельзя отвлекаться от дороги ни на секунду — слишком уж резкими бывают изгибы серпантина, хотя трассы сделаны весьма добротно, с соблюдением всех правил ПДД, так что сорваться вниз с крутого склона довольно трудно, даже если очень постараться.