Тайны русской империи
Шрифт:
Приведя резкие исторические доводы в первых двух статьях о враждебности Европы как политического организма в отношении России, Н.Я. Данилевский в своей третьей статье вопрошает: «Не до очевидности ли ясно, что, по крайней мере в политическом отношении, Россия к Европе не принадлежит?»
Антагонизм между Европой и Россией (антиевропой, как се называет Н.Я. Данилевский) стоит на совершенно неустранимых причинах. Он видит три причины такого положения — особенно ярко на примере восточного вопроса. Первая: Россия — самое сильное славянское государство, вокруг которого и группируются другие славянские племена; вторая — это стремление англо-саксов к морскому владычеству, в том числе и на азиатском материке, а третья состоит для него в противоположности православия и католицизма, покровителем которого выступала традиционно Франция. Отрицательное же отношение Германии к России он выводит
«Антагонизм Европы и России, — писал он, — не только сохранится по-прежнему, но будет все возрастать и возрастать, — по мере возрастания Внутренних сил России, по мере пробуждения и уяснения народного сознания, как русского, так и других славянских народов».
Всякий организм, по мнению Н.Я. Данилевского, если он самостоятелен но отношению к своим соседям, не может не быть противоположен другим, так как он не слился со своими соседями, а значит, ощутил свою противоположность и самостоятельно самоорганизовался в отдельный мир.
Что же такое Европа в политическом смысле? По Н.Я. Данилевскому, это вся совокупность европейских государств, внутренне осознающих себя как единое политическое целое, которое не всегда видно во внутриевропейских отношениях, когда речь идет об отстаивании сугубо национальных дел. Но политическое единство Европы осязаемо обнаруживается всякий раз, когда ее интересы сталкиваются с интересами России.
Рассматривая печальные последствия Берлинского конгресса 1878 года, Н.Я. Данилевский писал: «Если настоящая война, все ее жертвы, все горе нами перенесенное, все ошибки нами сделанные, все криводушие наших противников и союзников, все оскорбления нами претерпенные — будут иметь своим результатом, что факт этот (факт антагонизма Европы и России. — М.С.)достигнет наконец до нашего сознания, станет нашим политическим догматом, то, несмотря на всю горечь испитой нами чаши, мы не напрасно воевали, не напрасно тратили достояние и кровь России. Такой результат был бы драгоценнее всяких материальных приобретений, всякого видимого успеха, даже такого, как овладение проливами и водружение креста на куполе святой Софии».
Именно политическим догматом Н.Я. Данилевский хотел видеть осознание русским обществом противоположности и враждебности политических устремлений России и Европы. Только подобное догматизирование способно (по его мнению) сохранить Россию от перманентных неудач в отношениях с Европой. России совершенно не нужно сохранять равновесие сил в Европе, и ее политика должна стать открыто русской, а не «русско-европейскою» или «европейско-русскою».
Россия, по Н.Я. Данилевскому, должна перестать считать себя членом европейской политической системы, поскольку Европа показывает враждебное единство всякий раз, когда дело касается русских интересов. Выход России из европейской политической системы не предполагает разрыва всех дипломатических отношений с европейскими государствами. Н.Я. Данилевский также отнюдь не считал нужным безрассудно нападать на Европу, испытывая военное счастье на полях сражений, а хотел лишь изменения сущности направления русской политики. «Выступить из европейской политической системы, — писал Н.Я. Данилевский, — значит: не принимать к сердцу европейских политических интересов, смотреть на дело как оно есть и не закрывать глаза перед очевидностью, не принимать созданных себе призраков за действительность; где есть враг — там и видеть врага, а не считать его за друга, прибегая ко всевозможным фикциям, чтобы совершить эту метаморфозу, не на деле, конечно, а в собственном своем воображении»,
В статье «Несколько слов по поводу конституционных вожделений нашей либеральной прессы» Н.Я. Данилевский касается вопроса о верховной власти в России. Осознавая, что все формы власти — монархические, аристократические и демократические — несовершенны и никогда не смогут стать абсолютно идеальными, он выдвигает критерий исторической применимости лучшего принципа власти для каждого конкретного народа и государства: «Вопрос о лучшей форме правления для известного государства решается не политическою метафизикой, а историей». При этом, отрицая необходимость и даже возможность введения в России конституции, он видел абсурдную нелепость в идее чистой демократии, предполагающей главным своим политическим догматом верховную власть народа в государстве. Отрицая наличие воли у народа для выполнения огромного количества дел государственных, Н.Я. Данилевский считал также, что народное просвещение не способно сделать из народа верховного владыку своего государства, поскольку предметы государствоведения требуют огромных знаний и постоянной практики, чего никакое общеобразовательное просвещение дать неспособно. Основная масса народа просто не имеет свободного от постоянного материального труда времени для серьезного просвещения. А потому в требовании конституции и народного волеизъявления Н.Я. Данилевский не находил ничего, кроме всегдашнего желания нашей интеллигенции перенять европейские политические институты, то есть «поевропейничать».
То же подражательство Н.Я. Данилевский видит и в вопросе о происхождении нашего нигилизма (в одноименной статье). Разбирая работу одного современного ему публициста, преодолевшего в своем сознании нигилизм, Н.Я. Данилевский указал на то, что наш нигилизм — это явление не специально и самобытно наше, а «благоприобретенное», все оттуда же, из Европы. «Самостоятельность наша, — пишет он, — в деле нигилизма оказалась только в одном, — в том, в чем всякая подражательность самостоятельна, именно мы утрировали, а следовательно, и окарикатурили самый нигилизм, точно так же, как и новейшие методы утрируются и принимают вид, переходя на головы, плечи, талии провинциальных модниц и франтов».
Для Н.Я. Данилевского лучшим доказательством несамостоятельности и подражательности нашего нигилизма явилось то, что он народился на свет как раз во времена реформ императора Александра II, во время наиширочайших гражданских свобод и государственных перемен. «Какое, — вопрошал Н.Я. Данилевский, — доказательство подражательности, несамобытности, беспочвенности нашего нигилизма может сравниться с этим совпадением?»
Конечно, Н.Я. Данилевский понимал, что нигилизм имел свои корни в русском обществе, и прежде всего в сороковые и пятидесятые годы, годы, когда западничество выступило с сознательным требованием подражания Европе, вытравляя понемногу все самобытные начала. Русское общество в те времена уже было подготовлено к восприятию любого содержания, переносимого из «страны великих чудес»…
Одним из самых рьяных и недобросовестных критиков Н.Я. Данилевского, вероятнее всего, был B.C. Соловьев, который часто упрекал Н.Я. Данилевского в том, что тот променял «христианский универсализм» на племенной национализм или панславизм. Утверждалось это, конечно, в связи с книгой «Россия и Европа», которую B.C. Соловьев не стеснялся в частной переписке называть «Кораном всех мерзавцев и глупцов» {69} .
Здесь видна некоторая личная «задетость» B.C. Соловьева, которая, быть может, легче понимаема после прочтения большой статьи «Владимир Соловьев о православии и католицизме». Статья была опубликована в «Известиях Славянского общества» в марте 1885 года, и в ней Н.Я. Данилевский вскрывает не только частную неправоту B.C. Соловьева в отношении православия, но и делает гораздо более важные выводы о способе мышления и построении доказательств, свойственных B.C. Соловьеву.
Данилевского крайне удивило, что в своих работах B.C. Соловьев предлагает смиренному православному Востоку отказаться от своих византийских корней и повиниться перед римским католичеством. Сам B.C. Соловьев, рассматривая церковную историю, принял безапелляционно сторону римского папизма в вопросе раскола XI столетия, причем сделал это с явными тенденциозностью и схематичностью, свойственной соловьевскому мышлению вообще. «Опыт нам показывает, — пишет Н.Я. Данилевский, — что главный недостаток или порок философствующих умов, то есть метафизически философствующих, есть склонность к симметрическим выводам. При построении мира по логическим законам ума является схематизм, и в этих логических схемах все так прекрасно укладывается по симметрическим рубрикам, которые, в свою очередь, столь же симметрически подразделяются. Затем находят оправдание этому схематизму в том, что будто бы он ясно проявляется в объективных явлениях мира».
Крайне схематизируя исторический процесс, B.C. Соловьев находит, что от начала человеческой истории Восток всегда противополагался Западу, на что Н.Я. Данилевский разумно возражает, что Древний мир (как мы его знаем) представлял собой только Восток (Египет, Вавилония и т.д.), и в те времена не было никакого Запада, никакой Европы. В дальнейшем своем рассуждении B.C. Соловьев выставляет тезис, что на Востоке человек всегда подчинялся во всем сверхчеловеческой силе, а на Западе человек был всегда самодеятельным существом. Здесь схематизм и симметричность вновь подводят логику B.C. Соловьева, так как он «забывает» о рационалистически настроенном Китае, никогда не заботившемся о сверхъестественных силах, на что и указывает ему Н.Я. Данилевский.