Тайны русской империи
Шрифт:
Эти суррогаты одного социалистического происхождения — стремятся подмять под себя национальное возрождение России. «Настоящая угроза будущему России, — писал Иван Солоневич, — если исключить внешние опасности — заключается только и исключительно в тех последышах ВКП(б), которые под всякими “национальными” и даже “демократическими” восклицательными знаками продолжают нынешнюю традицию ВКП(б)» {327} .
Унижения, принесенные либеральной демократией России в 90-е годы XX века, как-то начали заслонять события собственно советской истории, чем умело стали пользоваться коммунисты, этакие консерваторы-народники с коммунистическим лицом, а по сути все те же коммунисты, лишь надевшие личину настоящих консерваторов и «патриотов».
Действительно, иной раз, видя либеральные безобразия, живя в гуще этого гнусного болота, вспомнится что-либо светлое и из прошлого «светлого будущего», чаще всего, правда, из личной жизни, а не общественной или государственной.
Эту «грусть» хорошо излечивают книги Ивана Солоневича. Его вообще надо читать и перечитывать всякий раз, как наседает подобная «грусть» по социалистическим временам прошлого. Лекарство это безотказное для всякого здорового человека. Людей же, безнадежно социально-больных, невозможно исцелить уже никаким лекарством, даже Солоневичем…
Он, как здоровый и гармонически развитый человек, желал жить на родине, в семейном кругуи заниматься любимым делом. Все эти естественные желания его были вдрызг разрушены революцией. Его опыт, опыт его поколения вряд ли можно сравнить с опытом любого другого поколения. Все, что можно пережить человеку в этом мире, это поколение пережило, и не по одному разу. Только очень сильные люди, как Иван Лукьянович, могли не погибнуть, не сломаться, да еще и пытаться влиять на события своего уникального времени.
Семипудовый богатырь с добродушной улыбкой, не потерявший благожелательности и вкуса к жизни, Иван Солоневич являет собой особый тип оптимистического политического публициста. Отвергая всякую философию и любые системные доктрины, он подчеркнуто прост и доходчив в своих книгах и статьях. Не будучи балагуром-рассказчиком или писателем-эстетом, для которых основной задачей являлось желание произвести впечатление своими текстами, он своей главной целью ставил необходимость достучаться до читателя. Для Ивана Солоневича публицистический текст — это действенное оружие, всегда направленное своим творцом точно в цель. Он ведет простой разговор с читателем, разговор бывалого и сильного человека, который убежден в своей правоте, проверенной многими испытаниями и многолетней борьбой.
Вероятно, не прошедшему, как Иван Солоневич, все прелести социальных экспериментов трудно понять всю глубину того отвращения, которое он питал ко всяческим революциям и социализмам.
Революцию, как он удачно выразился, чаще всего описывали с «преобладанием романа над уголовной хроникой», всегда пытаясь выдумать какой-нибудь литературный ход, чтобы чистую уголовщину прикрыть благородной идеальной романтикой или хотя бы разбавить кровавую реальность флером вымысла. И.Л. Солоневич называл такой подход бессовестным.
Происходя из крестьянской семьи, будучи спортсменом, человеком прямодушным и физически крепким, Иван Солоневич был трезвым в своих суждениях и оценках, не вынося никакого вымысла и никакого приукрашивания действительности.
Социализм он называл «диктатурой бессовестности». Следуя этому определению, можно ли сказать, что в 90-х годах в своей сути, указанной И.Л. Солоневичем, социализм в России кончился? Думаю, что он лишь сменил одну демократическую вывеску на другую.
Его публицистика не носит научный характер, для него вообще «после научностей Гегелей и Марксов термин научность принимает явно скандальный характер». Критерием его публицистики является здравый смысл.
Главное, и весьма редкое среди писателей, достоинство Ивана Солоневича в том, что свои знания о мире он постигал не столько из книг, сколько из своей сложной жизни. Его знания о мире жизненны, практичны, а не теоретичны и книжны.
Очерки о лагерной жизни Ивана Солоневича, одного из первых, кто бежал из ленинско-сталинского концлагеря, труд безусловно эпохальный в русской политической литературе; он неоднократно переиздавался в эмиграции на русском и еще нескольких десятках языков. «Россия в концлагере» стала целой эпохой в свидетельствовании о советском периоде истории (20—30-е годы). Иван Солоневич, как писатель, гораздо интересней многих, кто писал о СССР в эмиграции, — интереснее тем, что он обладал и огромным советским опытом и одновременно с ним знал и другую, дореволюционную Россию. Он мог сравнивать, как свидетель и того, и другого мира.
Иван Солоневич — внимательный наблюдатель, писатель-фотограф, копиист, смогший снять с коммунистической натуры слепок, не искажая всего разнообразия сложнейшей социальной жизни советской страны.
Попав в среду русской эмиграции, он не мог никак понять и заведомо предполагать, что ему могут не поверить и обвинить в чрезмерном сгущении красок: «Я считал, — пишет он, — и считаю, что ненависть к строю, который отправляет в могилу миллионы людей моей родины, — это не только мое право, но и мой долг» {328} .
Есть ли действительно у Солоневича какая-то особая ненависть к коммунистам? По отношению к людям это никак не заметно, но к идее коммунизма отношение у него крайне отрицательное.
На чем же оно основано? Да прежде всего на опыте, на опыте семнадцати лет жизни в советской стране, на опыте многочисленных арестов, на опыте разрухи, голода, физического и морального террора. «Жизни нет», — говорит один из его героев книги «Россия в концлагере», и это выражает сущность состояния и самого Ивана Солоневича.
Его героическая и энергическая фигура никак не вписывалась в кладбищенскую тишину советской нормы. Конечно, он не мог терпеть коммунизм, так как был человеком трезвым, образованным и опытным.
Стали ли коммунисты другими в 90-е годы.Вопрос, на который очень важно сегодня ответить для общества в целом, это вопрос, изменились ли коммунисты 90-х, осознали ли они в глубине своего политического сознания, что история советской коммунистической партии — это история геноцида русской нации? Эволюционировали ли они в сторону национального движения или нет, и возможна ли такая метаморфоза в реальности?