Тайны русской империи
Шрифт:
Катастрофический наплыв в Россию граждан новообразованных «суверенных государств» для русской нации стал сильнейшим экономическим и социальным ударом: «В Таджикистане гражданская война—бегут в Россию таджики. Армения и Азербайджан схватились из-за Карабаха — и армяне, и азербайджанцы, и “еразы” (ереванские азербайджанцы) хлынули на русское раздолье. И сколько с деньгами, и каждая этническая группа сплочена в себе… В одной лишь Московской области к 1997 скопилось 400 тысяч мигрантов из разных стран… И сегодня: во скольких русских областях, городах на руководящих должностях состоят нерусские — в том числе, теперь получается, из иностранных государств, грузины, армяне, азербайджанцы, —увидим ли подобное в новообразованных странах СНГ да даже и в автономиях внутри самой России? Нет, и там и здесь русских поспешно вытесняют; вот где ксенофобия» (с. 74—75,114).
Солженицын глубоко заинтересованно переживает разрушительность современного государственного управления Россией и отрицательно оценивает реальное демократическое руководство страны. О пагубности и безнравственности современной представительной системы он пишет: «Такая (современная. — М.С.)избирательная система отталкивает от выборной борьбы людей скромных, достойных, нравственных, духовно развитых, — то есть лучший уровень в народе, тех людей — мы редко увидим в депутатах» (с. 49). Все это правильно, хотя проблема здесь совсем не в системе избирательной, а в системе самого демократического принципа, которому совершенно не нужны лучшие и достойнейшие люди в представительстве. Демократию вообще не интересует качество, сю правит количество голосов, поданных за ту или иную партию. Поиск истины или правильности того или иного решения — это не забота демократии; законным для нее является лишь то решение, за которое выскажется большинство голосовавших, — дальше этого она не стремится. Нравственный стержень, свойственный личности, не понятен математическому поиску больших чисел.
Демократический принцип очень плохо приспосабливается к национальным особенностям стран, в которых существует. Он, если можно так в данном случае выразиться, космополитичен и стремится к унификации того организма, в который попадает, часто не сообразуясь с невозможностью сочетания своего среднестатистического демократического социального шаблона с многогранной, сформированной веками, структурой национального общества. Эту же мысль, но другими словами выразил великий Н.М. Карамзин: «Я хвалю самодержавие, а не либеральные идеи: то есть хвалю печи зимою в северном климате».
Демократия же предлагает нам жить в неком общечеловеческом стандартном для всех социальном мире, некоем социальном прокрустовом ложе, неизбежно калечащем нацию.
Духовная агрессия сектантства.После поражения в политико-экономической холодной войне в России начинает завоевываться и духовное пространство. Опасность протестантских сект осознается даже нашим сонливым обществом. «Православие и протестантизм в России, — пишет отец Андрей Кураев, —…оказались в состоянии прямой конфронтации… Пока наши богословы занимались “богословием мира”, протестантский мир (прежде всего в США) копил силы для броска в разваленный Советский Союз. К двухтысячному году протестанты намерены создать в России 200 000 своих приходов (у Русской православной церкви во всем СССР к 1988 г. было порядка 11 000 приходов, в 1996 г. их столько же на территории России» {345} .
Такова реальность, грозящая духовным завоеванием нашего Отечества. Протестантские сектанты агрессивны, беззастенчивы, напористы, тоталитарны и прямолинейны. Наше же православие, как правильно пишет о. Андрей, «слишком ненавязчиво, слишком тактично» {346} .
Сектантская энергичность привлекает многих молодых людей, отходящих от советского атеизма и попадающихся на рекламную риторику примитивных сект.
Рассматривая в своей книге вопросы различий христианских конфессий, обвинения, возводимые протестантами на православных в крещении детей, иконопочитании, Евхаристии, о. Андрей шаг за шагом объясняет без всякого озлобления неправду их вероучения по этим вопросам. Православие, возникшее в век апостольский, говорит на языке этой эпохи, эпохи вочеловечивания Иисуса Христа, высшего развития эллинской культуры и римской государственности. Этот язык непонятен ни католичеству с его средневековым миросозерцанием, ни протестантизму с его языком нового времени. Все непонятное страшит, тревожит, не дает покоя, его хочется сделать ясным, похожим на себя. Современность, которой стремятся соответствовать неопротестантские общины, резко контрастирует с бытом и нравственными требованиями православия. «Любой человек, — пишет автор, — замечает в православии (осуждая или восхищаясь) поразительное нежелание сгибаться под ветром современности и перестраиваться по требованиям газет и мод. Православие и есть протест, сквозь двадцать веков пронесший умение дерзить современности… Чтобы принять, исполнить и применить к себе нормы церковно-православной жизни, веры и аскезы, нужно больше решимости, последовательности, я бы сказал — больше настойчивости и дисциплинированности протеста, чем для того, чтобы бегать на “евангельские” посиделки и капустники в дома культуры» {347} .
Прогрессисты светские и «духовные» видят в таком противлении «духу времени» опасность для себя. Православие мешает обмирщению общества, его апостасии, с которой легко уживаются протестантские секты.
Краеугольное различие православия и протестантизма заключается в различии отношений к Священному Писанию и Священному Преданию. Из них протестантизм признает духовное значение только за первым, отвергая второе, как человеческое предание. Причем протестанты проповедуют не евангельские учения, а свое понимание евангельских текстов. Такое самостийное восприятие Писания пролило немало крови как в Европе, так и в Америке, что вызывает законное вопрошение отца Андрея: «Где же гарантия, что протестанты, теперь из Америки переезжающие в Россию, будут тактично относиться к туземно-православной культуре? При неверном понимании даже Библия может стать опасной и для самого человека, и для окружающих…» {348}
Упрощенный взгляд протестантизма на религию, его желание приспособиться к современности любыми средствами сможет дать им лишь временную победу. Тем более что с ним всегда будет бороться другая активнейшая сила сегодняшней духовной войны — оккультизм. Эти два движения, соревнующиеся в отлавливании себе последователей, будут истощать свои силы в борьбе между собою. «От борьбы, — как пишет о. Андрей, — двух активнейших идеологий современной России — протестантизма и оккультизма — со временем выиграет именно православие… В оккультном море, которое заливает Россию, христиане будут консолидироваться вокруг древнейшей из христианских традиций — православия. Кроме того, чем глубже будет укореняться протестантизм в России и чем осмысленнее будет становиться православный инстинкт народа, тем ощутимее станет неизбежный итог религиозной революции 90-х: реформация в России, начавшаяся невиданным миссионерским успехом протестантских сект, все-таки выдохнется. При всей слабости традиционного православия, при максимальной поддержке протестантов зарубежными и отечественными элитами Россия все же не станет протестантской страной. В российской христианской экумене православная контрреформация победит. Протестантам еще придется встретиться с феноменом массового оттока людей от них в православие» {349} .
Сейчас в основном в протестантские секты и оккультные общества попадают не уходя из православия, а пройдя школу советского атеизма, не зная православного учения. Поэтому, не удовлетворившись примитивизмом секты, русскому протестанту станет легче найти в православии свое новое рождение. Стремление к религии затрагивает самые тонкие и высокие духовные струны человека. Это дает надежду на то, что большинство из сегодня обращенных русских протестантов: баптистов, адвентистов, пятидесятников и т.д., рано или поздно разочаруются в том, куда их, неопытных в религиозных вопросах, смогли заманить западные проповедники. Рано или поздно они ощутят тщетность религиозной системы, которой они поначалу решили отдать свои молодые силы. Желание богословского развития не сможет удовлетвориться внутри секты, чтение русской художественной и философской литературы неизбежно должно пробудить интерес к православию. «А уж раз вы (протестанты. — С. М.), — пишет отец Андрей, — начали читать либерального Бердяева, то рано или поздно дойдете и до Феофана Затворника» {350} .
Православная контрреформация, о которой вскользь пишет о. Андрей Кураев, похоже, действительно назревает. При сильной инертности русского общества духовную реакцию вызывают (пока не очень сильную) необновленцы (типа о. Георгия Кочеткова) и агрессивность неопротестантских сект. Здесь видно устойчивое неприятие этих антицерковных движений. В этом контрдвижении видны жизненные силы, которые впоследствии способны вырасти в цельную контрреформацию, привести к возрождению господства (как духовного, так и признанного государством юридически) Русской православной церкви в России. Но это может произойти только при извержении из нашей церкви необновленческого движения и при нанесении серьезного поражения неопротестантским сектам.
«Выйдя из мерзлой казармы атеизма, — пишет о. Андрей, — пройдя через притвор протестантского оглашения, научившись ценить и читать Библию, пора возвращаться домой: в Православие» {351} .
V.
БУДУЩЕЕ РУССКОЙ ИМПЕРИИ
V.1. ПОИСК АЛЬТЕРНАТИВЫ ДЕМОКРАТИИ
Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее.