Тайны Шлиссельбургской крепости
Шрифт:
Однако и теперь работы в Шлиссельбургской крепости — не хватало рабочих рук! — шли медленно. Недостатки можно списать на нерасторопность и нерадивость ближайших помощников Петра I, но очевидно и то, что новая, придуманная Петром I профессия крепости оказалась не нужна русской истории, поскольку сам император повесил на шею стране другой замок, и «город-ключ» уже ничего не отпирал и ничего не закрывал.
Петр I укрывал в Шлиссельбурге то свою сестру, то свой детский ботик, то опоздавшие к намеченному торжеству мощи святого князя Александра Невского — другой пользы от
Прошло еще несколько лет, прежде чем этот «ключ» решили употребить исключительно в тюремных целях.
Но случилось это уже после кончины Петра I.
Было темно, когда император очнулся от беспамятства.
В зальце с низким потолком, где лежал он, горели свечи. Какие-то люди толпились у дверей. Боль стихла, но по всему телу расползалась невесомая, предсмертная пустота…
Вглядываясь в лица приближенных, Петр I нахмурился. Тут терся и светлейший Алексашка Меншиков, которому запрещено было являться ко двору. Но не оставалось уже времени для гнева.
С трудом разжав ссохшиеся губы, потребовал перо и бумагу.
«Отдайте все…» — начертал на листе.
И всё… Кончилось время. Перо выпало из мертвых пальцев, и фиолетовые чернила пятнами смерти расползлись по белой рубахе.
Меншиков перекрестился и, расправив плечи, вышел. Скорбела душа о херц каптейне, но гулко и нетерпеливо билось в груди сердце. Снова, как в прежние времена, отгоняя скорби, торопила его история. Всё решали сейчас мгновения.
У дверей залы, где собрались господа сенаторы, Меншиков остановился. Судя по голосам, верх брала партия сторонников царевича Петра Алексеевича. Меншиков нахмурился и поманил пальцем генерала Бутурлина.
— Нешто конец? — подбегая, спросил тот.
— Пора начинать! — уронил Меншиков. — Государь император преставился.
И вошел в залу.
Смолкли при его появлении голоса. Уже который день ожидали этого мгновения сановники, но всё равно, когда совершилось неотвратимое, известие потрясло их.
Что будет теперь с каждым из сидящих здесь? Кто займет опустевший трон? Куда поведет разоренную войной и реформами державу? Как теперь жить-то сповадиться?
Сумрачными стали лица сенаторов, словно упала на них тень царевича Алексея, замученного в Трубецком раскате Петропавловской крепости шесть лет назад…
Опустил голову тайный советник Петр Андреевич Толстой. Это он выманил Алексея и привез на расправу отцу.
Мрачен стал и генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, поставивший свою подпись под смертным приговором царевичу…
Щерился неприятной усмешкой, словно пытался что-то откусить и не мог, составитель Духовного регламента псковский архиепископ Феофан Прокопович. В случае избрания на царство сынка царевича Алексея его тоже ожидала печальная участь. В своих проповедях иезуит-архиепископ разъяснял и доказывал, что император волен был поступить с царевичем по собственному усмотрению.
На Феофане и задержался сейчас взгляд светлейшего князя.
— Что скажешь, владыка? — спросил он. — Чего Синод мыслит?
Феофан сцепил пальцы на своем увенчанном змеиными головами посохе.
— Покойный, вечнодостойныя памяти Петр Алексеевич… — сказал он, — не оставил завещания, в котором выражена его воля. Это прискорбно. Но он ясно указал свою монаршую волю. Торжественно короновав супругу, он ясно и недвусмысленно указал, кому надлежит унаследовать трон. Он говорил об этом и мне, своему верному слуге.
Перебивая его, возмущенно зашумели сторонники юного Петра Алексеевича. Послышались голоса о первородстве одиннадцатилетнего великого князя — прямого внука императора.
Меншиков не останавливал говоривших. Краем глаза он наблюдал, как входят в залу подвыпившие офицеры гвардии и безбоязненно рассаживаются между сенаторами.
— В проруби этого супротивника матушки-императрицы надобно утопить! — наклонившись к своему товарищу, проговорил один.
— Нужда есть в прорубь волочить… — учтиво икнув, ответил товарищ. — Можно и на месте голову разрубить, чтобы поумнела маленько.
И хотя негромко переговаривались офицеры, но этот диалог услышали все. И никто не решился прикрикнуть на офицеров.
— Добро было бы все-таки возвести на престол Петра Алексеевича… — задумчиво сказал князь Дмитрий Михайлович Голицын. — А за малолетством оного поручить правление императрице Екатерине вместе с Сенатом. Тогда бы и опасности междоусобной войны избежали…
Великим дипломатом был пятидесятидвухлетний Гедиминович — киевский губернатор Дмитрий Михайлович Голицын. Как и покойный император, смотрел он на Запад, но в реформах видел совсем другой смысл.
Петру I важно было укрепить с помощью реформ режим своей личной власти, Голицын же считал, что реформы должны делаться во благо и для укрепления государства.
Почему Петр I не отрубил ему головы, не понимал и сам Дмитрий Михайлович. Но — и небываемое бывает! — роскошный, спадающий на плечи парик украшал сейчас неотрубленную голову, а на груди сияли ордена.
Великим дипломатом был князь Дмитрий Михайлович, но и граф Петр Андреевич Толстой тоже в дипломатии толк знал…
— Князь Дмитрий Михайлович, неправо ты рассудил… — возразил он. — В империи нашей нет закона, который бы определял время совершеннолетия государей. Как только великий князь будет объявлен императором, весь подлый народ станет на его сторону, не обращая внимания на регентство. При настоящих обстоятельствах империя нуждается в государе мужественном, твердом в делах государственных, каковой умел бы поддержать значение и славу, приобретенные продолжительными трудами императора…
Толстой говорил долго, расписывая, что все необходимые государю качества счастливо соединились в императрице Екатерине. Гвардейские офицеры одобрительно кивали — не напрасно гарнизону, не получавшему жалованья шестнадцать месяцев, было обещано полное удовлетворение.
Дмитрий Михайлович Голицын — это его брат, подполковник Семеновского полка Михаил Михайлович Голицын при взятии Шлиссельбурга столь славно отличился! — хотел возразить князь, дескать, граф Петр Андреевич не столько за империю переживает, сколько за свое собственное будущее, но поостерегся…