Тайны темной осени
Шрифт:
Но где-то в глубине моей души жила тревожная, и вместе с тем радостная мысль, что, может быть, Лаврентий Павлович — Всеслав, чёрт бы его забрал! — расскажет о моём положении Похоронову. И тот явится… не сможет не явиться! Ведь это его дитя живёт во мне! Не может же он отнестись равнодушно.
Но дни шли за днями, недели бежали за неделями, Похоронов не появлялся, а в Город пришла весна.
Снег таял, оплывая грязными сугробами. Метель то возвращалась и тогда всё вокруг тонуло в сером жемчужном полумраке, то уносилась в даль, и мир поджигало весёлое солнце,
И однажды, на вскрывшемся из-под зимнего покрова газоне зажглись яркими жёлтыми пятнышками первоцветы — мать-и-мачеха, самый первый весенний цветок Петербурга. Крокусы ещё держали свои бутоны сомкнутыми, словно сомневались, стоит ли цвести. Иногда среди жёлтого мать-и-мачехиного ковра проступали синие пятна пролесков. Такие маленькие яркие колокольчики, синие, иногда фиолетовые.
Я изрисовала жёлтым и фиолетовым два блокнота подряд, пока меня наконец не отпустило.
Есть что-то грандиозное в этих нежных лепестках, доверчиво раскрывающихся в холода и в непогоду, иногда — ещё прямо под снегом. Торжество жизни над уходящим, но всё ещё могучим, ещё способным обречь, холодом…
А потом я увидела Олю… Она смотрела на меня, и лицо у неё было такое… такое…
Даже не зависть к тем, кто не утратил возможности бегать, прыгать и просто ходить. Нет. Отчаяние. Глубокое, задавленное, постоянно сдерживаемое, а вот сейчас проступившее со всей своей угрюмой силой. Я помнила, Оля очень хотела родить ребёнка. Прикладывала для этого все усилия, ничего не выходило. А теперь её шёл тридцать седьмой год, и ноги, уже похудевшие от прежних вдвое — если мышцы не работают, то они атрофируются, известная беда всех колясочников, — когда рожать? Как рожать? От кого?
Об Алексее мы с нею не заговаривали. Я просто не знала, что говорить. Во всяком случае, не правду. Я однажды попыталась рассказать часть правды, касавшейся только меня, и что вышло? Спасибо, больше не хочу. Винила ли Ольга себя за смерть Алексея, она ведь уверена была, что он находился в момент катастрофы рядом с нею в машине? Она не рассказывала. Но что-то этакое, я уверена, поедом её душу всё-таки ело. За рулём ведь была она.
Когда мы вернулись, я разложила у себя в комнате на своём рабочем столе плотный лист А4 из белой чёрным и оранжевым папки с пометкой: бумага для черчения. Такие листы подходили для рисунков карандашом лучше всего.
Я не рисовала Ольгу никогда, боялась. Вдруг нарисуется у меня что-нибудь плохое? Во время работы карандаши жили сами по себе, я уже успела много раз в этом убедиться. Мой странный дар не знал тормозов и не умел работать вполовину силы. Скоростей у него было всего две: ноль и максимум.
Если я нарисую Ольгу и нарисую о ней плохое, то хоть верь, хоть не верь, а оно сбудется так, как нарисуется.
Мне на глаза вдруг попал простой карандаш в зелёном деревянном кожухе, подарок Лаврентия блин Павловича ака Всеслава Ярополка. Волшебный, он сказал. Волшебный! Я осторожно взяла карандаш двумя пальцами.
Мастера во многом делает его собственный инструмент. Конечно, дар не пропьёшь. Но рисунок плохим пишущим предметом и рисунок хорошим — земля и небо, без вариантов.
Я нанесла на девственно чистую бумагу первый штрих…
Мир провалился куда-то за горизонт событий. Волшебный карандаш жил в моей руке, открывая пласты иной реальности. Той реальности, где Оля танцевала вальс с молодым капитаном на собственной свадьбе и той реальности, где они вместе, пересмеиваясь друг с другом, катили по дорожкам парка двойную коляску, и ещё той, где дети, взявшись за руки, убегали, дурачась, от догоняющей их на самокате матери.
Штрихи текли, менялись, ложились один на другой по собственной моей воле, а не сами собой, как раньше. Я меняла реальность… и когда я осознала, что я творю с самой основой Мироздания, карандаш с лёгким укоризненным треском сломался в пальцах и истаял, как палмя восковой свечи на ветру.
Я медленно приходила в себя, чувствуя сухость во рту и странную боль не в теле, а в глубине своей души. Как будто… что-то… не успела. Не смогла. Не доделала.
Но коллаж из рисунков не выглядел незаконченным! Пять полей, пять разных ситуаций, ни капли мрака или караулящей за поворотом беды!
— Да-а, — сказала за моей спиной Оля, тихо вкатившаяся в мою комнату, пока я работала. — Впечатляет. Ты настоящий художник, Римус… Из тех, что приходят раз в пятьсот лет, чтобы оправдать существование мира.
— Глупости, — неуверенно отозвалась я. — Это просто… эскиз. Зарисовка.
— Не скромничай. Посмотри ещё раз — это великолепно.
— Скажи ещё, — гениально, — привычно буркнула я, обращая на саму себя едкий сарказм.
Я не считала себя гением. Более того, я не считала свои рисунки чем-то таким уж грандиозным. Они помогали Городу открывать свою Дверь для добра, а на большее я не посягала. Не те силы, не те умения, не те знания. Мне довольно было моей скромной роли… и вот бы ещё раз увидеть Похоронова! Хотя бы раз, хотя бы издали… хотя бы одним глазком!
— Кто эта женщина? — привычно спросила Оля, гладя рисунки тонкими пальцами. — Где ты увидела её? Странно, но её лицо… кажется, я тоже видела её… но где.
— В зеркале, — засмеялась я. — Ты каждый день видишь её в зеркале! Оля, это — ты.
— Не может быть!
— Я увидела тебя — так.
— Я никогда не смогу ходить, — Оля уронила руки и теперь в упор смотрела на меня. — Ты же видишь. Ты вместе со мной читала мою амбулаторную карту. Все эти выписки, заключения врачей, рентгены.
— Оля, — серьёзно сказала я, опускаясь перед ней на колено и беря в свои руки её подрагивающие пальцы, — ты веришь в волшебство?
— Ты опять сходишь с ума? — устало спросила она. — Как тогда, с твоей беременностью от бога?
Я замотала головой: нет.
— Я просто увидела тебя — так, — кивнула я на рисунок. — Оля, ты сможешь ходить. Ты встанешь на ноги. Выйдешь замуж И родишь близнецов.
Она молчала, кусая губы. Жестоко, но как ещё поделиться с нею своей радостью: я смогла! Я переписала подаренным волшебным карандашом её будущее, правда, истратив до последнего атома сам карандаш. Но для чего ещё его надо было беречь? Засолить, может быть, или в футляр спрятать и в банковскую ячейку отнести?!