Тайны уставшего города

Хруцкий Эдуард Анатольевич

Два дня я разбирался с фактами бытового хулиганства. Беседовал с испуганными потерпевшими пацанами, с их родителями, написавшими письмо в редакцию, со страшным хулиганом Бекбауловым, который угрожал мне сначала карами за незнание национальных проблем, потом открыто сказал, что здесь вокруг степь, а у него в округе полно родственников.

Но я не убоялся степных разбойников и отловил неведомо куда исчезнувшего участкового и вырвал у него заявления родственников о рукоприкладстве.

Разместили меня на жилье

в учебном кабинете бригады механизаторов. Убрали скамейки и поставили две койки. На второй размещался главный инженер Райсельхозмеханизации, который пока отсутствовал.

Вечером я решил пойти в клуб, прочитав на столбе афишу, что сегодня идет новый фильм «Люди и звери».

На улице недалеко от клуба встретился знакомый механизатор, отец одного из пострадавших мальчишек.

— В картину? — спросил он.

И я сразу же вспомнил армию и крик дневального: «Рота! Выходи строиться в картину».

Так почему-то испокон веков именовался в Вооруженных силах кинопросмотр.

— Да, хочу посмотреть, вечер-то длинный.

— А ты, корреспондент, к землячкам своим сходи.

— К каким землячкам?

— Они ссыльные вроде, в последнем бараке по этой улице живут. Хорошие бабы, симпатичные, грамотные. Может, лучше время проведешь.

В длинном одноэтажном бараке светились окна, закрытые кокетливыми ситцевыми занавесками.

Я поднялся на крыльцо, постучал.

— Заходите, открыто! — крикнул звонкий женский голос.

Я открыл дверь, и в лицо ударил забытый запах хорошего парфюма и кофе.

Невероятно, но в этом бараке «на краю света» я встретил трех своих московских знакомых, прелестных девочек, окончивших иняз и МГУ.

В Москве мне кто-то сказал, что они вышли замуж за иностранцев и уехали за бугор.

Лену, одну из первых московских красавиц, бывшую жену моего товарища-кинорежиссера, я знал достаточно хорошо. Она окончила иняз, работала переводчицей на Иновещании радиокомитета, и от поклонников у нее не было отбоя. В 1959 году на Первом международном кинофестивале в Москве она познакомилась с итальянским сценаристом, у них начался бурный роман, и она разошлась с мужем.

Но выйти замуж за иностранца в те годы было так же трудно, как найти знаменитую Янтарную комнату. То есть практически невозможно.

Внезапно Лена исчезла из Москвы. Она больше не появлялась на модных живописных выставках, на премьерах, в любимом кафе «Националь».

— Уехала в Рим, — говорили знакомые.

А все оказалось просто и незатейливо. Сначала ее уволили с работы, а через месяц отвезли в суд как тунеядку.

Приговор — три года высылки «с обязательным привлечением к труду».

У других девочек истории были практически одинаковые.

Одна собиралась замуж за капитана армии ГДР, слушателя академии, другая встречалась с арабским летчиком, учившимся в Жуковске, третья…

Метод расправы был один — увольнение с работы, потом суд за тунеядство.

Кстати, в бараке жили десять девиц из Москвы и Ленинграда. Летом они работали прицепщицами на комбайне, зимой вкалывали на ферме. Работали хорошо, назло тем, кто послал их сюда.

Меня поразили их руки, натруженные, но лак ало светился на ногтях.

— Я с работы прихожу, — сказала Лена, — руки пемзой ототру и маникюр делаю. Назло им.

Я понял, что к жителям совхоза это не относится.

«Им» — это тем в Москве, которые спокойно распорядились ее судьбой, навсегда поломали жизнь.

Мы сидели долго. Пили противную местную водку «Арак», запивали ее кофе.

Я ушел, договорившись зайти на следующий день.

В классе механизации, на стене которого висел макет разреза тракторного двигателя, а над ним засиженная мухами фотография «дорогого Никиты Сергеевича», сидел мой «сокамерник». Это был опытный командированный.

Он переоделся в полосатую пижаму, домашние туфли и орудовал кипятильником.

— А, сосед, — обрадовался он, — давайте знакомиться, меня зовут Леонид Иванович.

Эта поездка состояла из сплошных совпадений. Казалось, что пол-Москвы загнали в этот далекий край.

Леонид Иванович тоже был москвичом. Он начал жадно расспрашивать меня о столичных новостях, но мои рассказы о книгах, кино и театрах не очень интересовали его. Он хотел узнать политические новости.

— Я мало интересуюсь политикой, — ответил я.

— Так не бывает, политика, как вирусный грипп, подкрадывается к вам, и вы заболеваете.

Леонид Иванович предложил мне через день ехать в Тургай на его машине.

Утром, когда я, побрившись, пытался набрать воды из жестяного умывальника, появилось кожаное пальто.

— Одобряю, — засмеялся Борис, — узнаю настоящего мужика. Надо быть выбритым, вымытым и немножко пьяным. Послушай, ты у девочек был?

— А что, нельзя?

— Да нет, что ты, — улыбнулся он, — кто тебе может запретить. Только осторожнее будь. Я о тебе в Москве справки навел, ты, говорят, паренек битый. Только на рожон не лезь.

— Это как?

— А так. — Борис вытащил из внутреннего кармана журнал в глянцевой обложке.

— «Шпигель», — прочитал я.

— На, смотри.

И я увидел фотографии знакомого барака, комнаты с койками и лица ссыльных девочек.

— Ты же в Германии служил, значит, немецкий знаешь.

Я начал читать статью. Но язык я без практики подзабыл, вникал в текст медленно.

— Ты так до нового года читать будешь, — сказал Борис.

Он взял журнал и начал быстро, даже с каким-то изяществом, переводить с листа.

— Понял? — спросил он, дочитав.

— Ты что кончал? — поинтересовался я.