Тайные тропы
Шрифт:
— Я не об этом говорю...
— А о чем?
— С немцами происходит что-то непонятное... Потеряна вера, принижен дух... обуяла паника... Кругом безобразия, которые полгода, три месяца назад даже представить было нельзя...
— Не преувеличивайте, — сказал Юргенс, хотя сам за последние дни и особенно за прошедшую ночь воочию убедился, что все происходит именно так. — А в общем, все ерунда. Завтра нас здесь не будет, — он закрутил вокруг шеи махровое полотенце, поднялся на носки, развел руки и сделал глубокий вдох.
— А вы думаете, там будет лучше? — собираясь уходить, спросил Кибиц.
Юргенс пристально посмотрел на Кибица. Ему начинал надоедать его упаднический, пессимистический тон. Ничего не ответив, он пошел в ванную.
Без двух минут восемь служитель впустил Ожогина и провел его безо всяких задержек в кабинет Юргенса.
Никиту Родионовича поразил царящий в кабинете и вообще в доме беспорядок. Все свидетельствовало о том, что идет спешная подготовка к отъезду. На столе лежали связанные большими пачками дела и различные бумаги. Посредине кабинета возился служитель, укладывая свертки в два длинных ящика из-под винтовок. Карты со стен были сняты, ковер, застилавший весь пол, убран, обивка с кожаного дивана содрана, занавеси и драпировки исчезли.
Юргенс сидел на стуле около растопленной печи и бросал в яркое пламя листы бумаги, ворох которой лежал тут же. Приход Ожогина его не смутил. Продолжая свое занятие, он сказал:
— Хорошо, что пришли, а то пришлось бы вызывать. Что у вас?
— У меня необычное дело, — ответил Никита Родионович.
— Я вас слушаю.
Выдержав небольшую паузу и глядя на Юргенса, так спокойно уничтожавшего улики своей деятельности, Ожогин сказал:
— К господину Кибицу, которому вы нас вверили, мы ничего не имели и считали его преданнейшим слугой фюрера...
— И вы не ошиблись, — рассмеялся Юргенс, — он старейший член национал-фашистской партии. Америки вы не открыли...
— Возможно, — спокойно проговорил Никита Родионович, — но когда мы позавчера наткнулись в его комнате вот на эту тетрадку, то невольно усомнились в его преданности, — и Ожогин подал Юргенсу тетрадь Кибица.
— Что за ерунда? — произнес Юргенс и начал читать.
Пробежав несколько страничек, он встал, прошел к пустому столу и сел за него, жадно читая разборчивый, каллиграфический почерк Кибица. Дойдя до последнего листа, он хлопнул ладонью по тетради и оказал:
— Да, сволочь изрядная. Овца в волчьей шкуре, — переиначил он русскую поговорку. — Этому делу будет дан ход... Спасибо, — сказал Юргенс и внимательно посмотрел на Ожогина. — Можете итти. — И когда Ожогин уже взялся за ручку двери, Юргенс остановил его: — Минутку! Чуть не забыл... В двадцать ноль-ноль вместе с Грязновым будьте на вокзале с вещами. Надеюсь, понимаете меня. Пора уезжать. Эшелон отправится в двадцать часов тридцать минут. Меня найдете около комендатуры. Я бы захватил вас на своей машине, но считаю это неудобным для вас. Идите, собирайтесь...
31
Ни Андрей, ни Никита Родионович не предполагали, что дело примет такой оборот. Они были уверены, что Юргенс готовит их к работе в советском тылу на период войны и оставит здесь, в городе, при отходе немецких войск. Этот вариант был естественным, логичным и во всех отношениях удобным для немецкой разведки.
Не зная истинных целей Юргенса, друзья терялись в догадках. Отправка в Германию им никак не улыбалась и казалась бессмыслицей.
Ожогин сидел на тахте, упершись локтями в колени; Андрей, взволнованный, расхаживал по залу. Приближалось время завтрака. Хозяйка, столь похожая своей педантичной аккуратностью на служителя Юргенса, гремела посудой в столовой.
— Я хочу знать, кому мы нужны будем, — спрашивал Андрей, — когда фашисты, их разведка и всякие юргенсы и кибицы полетят к чорту или полезут в петлю? Ведь Юргенс готовит нас для фашистской разведки, но кто же оставит ее после разгрома Германии? Кто потерпит ее существование?
Никита Родионович и сам думал об этом, хотя и не высказывал своих мыслей. Действительно, на что рассчитывает Юргенс? Почему он тянет их вместе с собой в Германию, почему не использует удобный момент и обстановку, чтобы оставить их здесь? Странно и непонятно.
— Вопрос сложный, — сказал Ожогин. — Если Юргенс так поступает, значит, существует какой-то план, неизвестный нам с тобой, а может и самому Юргенсу.
— Значит, придется ехать? — спросил Андрей.
Никита Родионович задумался. Ответить определенно он не мог. Ехать в Германию — значит, оторваться от своих, потерять связь. Может быть, Иннокентий Степанович против такой комбинации. Зачем нужны Ожогин и Грязнов в Германии, куда неизбежно войдут наши войска? Если отказаться от поездки, тогда надо принимать срочные меры — укрыться от Юргенса в городе. Если решить положительно, то необходимо собираться к отъезду.
Никита Родионович стал одеваться.
— Куда? — удивленно спросил Андрей.
— К Изволину... надо посоветоваться... — и, уже выходя из комнаты, Ожогин бросил: — А ты пока что укладывай вещи...
Около дома Изволина стояла немецкая, на высоких колесах, подвода, нагруженная кое-как завязанными узлами, ящиками, чемоданами. Трясучкин и его жена тащили на нее старый домашний скарб — веники, скалку, доску для стирки белья, поломанную железную лопату.
Самому Трясучкину это занятие было, видимо, не по душе.
— Ну, все, что ли?.. — недовольно спрашивал он жену
— Твое дело — клади и не разговаривай, — оборвала его Матрена Силантьевна и всердцах сунула в руки мужу большую банку из-под варенья. — Уложи, да так, чтобы не разбилась.
С тяжелым вздохом Трясучкин выполнил распоряжение супруги.
— Куда собрались? — спросил Ожогин, подойдя к дому.
Трясучкин обрадовался встрече и, воспользовавшись тем, что Матрена Силантьевна ушла в дом, начал отводить душу.
— Скрываться надо, пока не поздно... Управские уже все расползлись, точно вши с покойника, — сказал он шопотком, по-воровски оглядываясь.