Тайный грех императрицы
Шрифт:
Никогда раньше он не слышал, как Екатерина плачет. Да разве она способна на слезы? Но у нее сейчас разрывалось сердце, это он понимал и смотреть на агонию ее души не хотел.
Он отошел и уставился на огонь в камине, слушая, как пытается сестра заплакать – и не может, потому что не умеет.
– Я никогда не думала, что его могут убить, – проговорила наконец Екатерина. – Все время я упрашивала вас позволить нашим войскам вступить в битву и никогда не думала об этом... Я никогда не думала, что он может погибнуть...
Император повернулся к сестре.
– Против меня зреет заговор, – проговорил он, глядя ей прямо в глаза. – Есть и такие, кто думает, что меня следует свергнуть, а на престол посадить вас.
Катрин внезапно покраснела, потом побледнела...
– Наполеону только того и надо – дворцового переворота в Петербурге, вот на что он надеется. Тогда он издаст указ об освобождении крепостных на захваченных французами землях, и это будет сигналом для общего восстания по всей России. В тот день, когда сие свершится, у нас повторится то, что случилось с Бурбонами в девяносто втором году. Если заговор удастся, и вы займете мое место, вы не продержитесь на троне больше одного месяца. Все, что вы успеете, это подписать приказ о моей немедленной казни. Но вам она не поможет.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – холодно ответила Екатерина.
Ей было страшно, но горе, которое она испытала при известии о смерти Багратиона, пересиливало этот страх. И почему-то вспоминалось, как Петр стыдил ее за то, что своими тщеславными замыслами она причинит вред своей стране...
«Он мертв... Я его больше не увижу. Он мертв...»
– Всю свою жизнь я старался не причинять вам боли, Катрин, – продолжал говорить Александр. – Я знал о ваших замыслах. Обо всех ваших безмерно амбициозных планах! И все же я щадил вас. Вы моя сестра, и я не хотел новых обвинений в свой адрес. В 1801 году я и так наслушался их чрезмерно много, вы понимаете? Но сейчас для меня ничто не имеет значения, кроме спасения России и победы над Наполеоном. По сравнению с этим ваша жизнь не стоит ни гроша, если только вы не поклянетесь мне, что, начиная с этой минуты, вы будете верны мне. Дайте мне такую клятву, Екатерина. Этим вы спасете себя. Багратион умер за Россию, Умер в мучениях, – грубо добавил он. – Не забывайте об этом, помните, что сорок тысяч наших солдат умерли вместе с ним, чтобы защитить Москву от Наполеона.
– В мучениях? – повторила Екатерина, и рот ее задрожал от горя.
– Он оставался живым несколько дней, – рассказывал Александр. – Вы никогда не были на поле битвы, а я был. Вы никогда не видели умирающих от ран, гниющих от гангрены, криками умоляющих пристрелить их и положить конец мучениям.
Ей удалось вывернуться из его рук, и она пронзительно закричала:
– Остановитесь, ради бога, остановитесь! Он не мог так умирать... Он не мог.
– Он умер именно так, – безжалостно отрезал Александр. – Он сражался и умер в то время, когда вы готовили предательство. Но теперь, Катрин, вы будете сохранять верность. Ради его памяти. Он бы заставил вас дать мне эту клятву.
Господи, как она рыдала! Свирепое животное... Он вспомнил, как ненавидящая Катрин Елизавета называла ее свирепым животным. Теперь она стонала, как раненое животное. И свирепости в этих звуках не было. Она оплакивала себя, свое великолепное тщеславие, свою силу и свою слабость. Единственный раз она проявила слабость – полюбила благородного человека. И любовь Катрин сейчас обратилась против нее. Она могла предать брата, она жаждала этого, но предать Багратиона не могла.
– Успокойтесь, – ласково сказал Александр. – Это вредно для вас и для... вашего сына.
– Петр всегда говорил, что я недооценивала вас, – пробормотала Екатерина, – и он оказался прав.
– Он был великим воином и великим патриотом, – отозвался Александр, – его никогда не забудут. И если вас вспомнят, душа моя, то не из-за того, что вы пытались предать своего брата и государя, а из-за того, что он любил вас, а вы – любили его.
Екатерина долго смотрела в никуда, храня на лице растерянное выражение, словно пыталась заглянуть в будущее, но не смогла. Потом слабо усмехнулась:
– Вы победили, Александр. Все кончено. Я буду верна вам и клянусь в этом. Начиная с сегодняшнего дня, ваша сестра стала вашей подданной.
Забегая вперед, следует сказать, что она сдержала обещание. Екатерина сошла с политической сцены, но отныне каждое ее слово, каждое движение было рассчитано на зрителя и слушателя. Она стала образцовой матерью, женой, вдовой, снова женой (второй раз она вышла за Вильгельма Вюртембергского, своего очередного кузена), а после этого – образцовой государыней, преждевременную смерть которой оплакивали ее подданные и знающие Катрин русские. О ней осталось множество откликов, написанных, такое ощущение, не о живом человеке, а о некоей мраморной статуе, на которой написано: «Идеал».
А что же Елизавета?..
Жизнь пока еще держала ее на плаву, словно утлую, никому не нужную лодчонку. Она не жила – она выполняла необходимые бытовые обязанности, влачась по дворцу, словно бесплотная, тихая тень...
Потом грянула Отечественная война.
Двор пока оставался в Петербурге, прислушиваясь к известиям с фронтов. Мария Антоновна Нарышкина с детьми уехала подальше от обеих столиц. Царская семья не держала ничего подобного и в мыслях. Теперь Елизавета приказывала подавать себе чай в кружке, на которой было написано: «Я русская и с русскими погибну». Надпись, увы, вполне могла стать пророческой, ибо Россия определенно погибала...
Тактика отступления и заманивания врага, избранная главнокомандующим Барклаем де Толли, который вполне понимал слабость и неорганизованность армии, возмущала наших бравых военных. Барклая сменили на Михаила Илларионовича Кутузова, который настолько преисполнился уважения к себе за то, что сделался верховным командующим, что даже как-то забыл о необходимости сопротивляться врагу. И армия воленс-ноленс продолжала тактику Барклая, но если прежде это были сознательные действия, то теперь – лихорадочные, неорганизованные содрогания. Россия и ахнуть не успела, как неприятель оказался под Москвой.
При дворе настроения царили самые разные. Сомневаться в победе было никак нельзя, Елизавета делала, что могла, пытаясь поддержать мужа. Она создала женское патриотическое общество помощи увечным воинам и семьям, обездоленным войной. Она уверяла, что французы непременно погибнут в снегах России. Тем самым Елизавета, не отдавая себе отчета, признавала, что армия-то русская с противником не справится, что надежда только на Господа Бога и русский мороз...
Муж ее именно в это время тоже истово уверовал в Бога. Душевное положение его и дела страны оказались настолько плохи, что он последовал совету старинного друга, Александра Николаевича Голицына, обер-прокурора Синода, и принялся искать утешения в Библии. Бог, конечно, был всемогущ, однако не настолько, как это мечталось Александру...