Тают снега
Шрифт:
Но как только Лидия Николаевна вошла на ферму, что-то екнуло у нее внутри. Уж очень тихо на ферме: ни беготни, ни суеты, как всегда бывало в подобных случаях. Переборов желание скорее броситься в коровник, Лидия Николаевна заставила себя спокойно надеть халат, завязать на рукавах тесемки. Когда она шагнула в коровник, первым до ее слуха долетел заискивающий голос ветеринара - Егора Парфеновича Стерлягова:
– Ничего, ничего, мы его теплым молочком, с сосочки, он и оклемается, выживет без матери...
Сердце у Лидии Николаевны оборвалось. Она пошатнулась, ухватилась за перекладину стойла, потом медленно подошла
– Мы ему сосочку, сосочку...
– залепетал и засуетился ветеринар, увидев Лидию Николаевну.
На него угрожающе и презрительно поглядывали люди. Лидия Николаевна остановилась. Боль и ярость сжали ей сердце. Она уже ясно понимала, что лучшая корова корзиновского колхоза, гордость всего района, пала из-за недосмотра ветеринара. Казенный человек ветеринар и равнодушный к колхозному добру. Он даже ни разу не поинтересовался в нынешнем году, как протекает беременность у коровы-рекордистки. "Даже животным и тем человеческое равнодушие смертью оборачивается", - подумала Лидия Николаевна, а вслух сказала:
– Хватит глазеть.
– И, выпрямившись, начала распоряжаться: - Телка подсадите пока к другой корове. Туалету закройте соломой, а ты, начальник, - повернулась она к ветеринару, - идем со мной!
В кухне было полно народу. При появлении Лидии Николаевны и ветеринара все смолкли, насторожились.
– Подбросьте в печку дров, - сказала Лидия Николаевна, и кто-то заторопился выполнить ее распоряжение.
Девчата осторожно и выжидающе поглядывали на своего бригадира. Что-то должна была предпринять Лидия Николаевна, придумать наказание этому сытому человеку с бегающими глазками. Неужели опять все кончится руганью да разговорами, как в прошлые годы? Вполне может быть. Не первый раз дохнет скотина на колхозных фермах, а ветеринар, как жил, так и живет себе спокойно и благодушно, сваливая все грехи на бескормицу и колхозную неорганизованность.
Ветеринар и сейчас вел себя очень независимо. Он широко расселся за столом и пробовал закурить. Правда, ему никак не удавалось вставить в мундштук сигарету. Однако и эту несложную операцию он наконец проделал. Закурив, он обвел всех вызывающим и насмешливым взглядом. Только со взглядом Лидии Николаевны он не посмел встретиться. Лидия Николаевна посмотрела на своих насторожившихся девчат и как можно спокойней спросила:
– Вот, девчата, за столом сидит человек, который погубил нашу лучшую корову. Что с ним будем делать?
Ветеринар изумленно глянул на нее, затем перевел взгляд на доярок и попытался улыбнугься. Но улыбки не получилось. Что-то растерянное, жалкое тронуло складки губ его. Было ясно: только сейчас этот человек, под десятком суровых, осуждающих глаз, по-настоящему оробел. Туалету - не простят. Ветеринар понял сразу. Он тяжело поднялся, как перед судом, снял шапку и произнес:
– Я виноват.
– Он помолчал и совсем тихо добавил:
– Виноват я.
– Он подождал, не заговорит ли кто, и, словно испугавшись этого тягостного молчания, заторопился: - Конечно, убыток, понятно, я обязуюсь уплатить.
– Дешево решил отделаться!
– оборвала его Лидия Николаевна. Она сурово кивнула головой, чтобы он убирался из-за стола.
– Ну, денчата, давайте составлять акт. Поля, -
Доярки плотнее придвинулись к столу, окружили Лидию Николаевну и Полю, а ветеринар остался в стороне. Ему сделалось невыносимо тяжело. Он хотел выскользнуть в дверь, немного проветриться, но только успел надеть шапку, услышал повелительный голос бригадира:
– Никуда не уходи, распишешься в акте, отныне невиновных в колхозных убытках не будет. Хватит, похозяйничали, поели дармового мясца, пора за все расплачиваться.
Всем собравшимся в правлении стульев не хватило, и некоторые примостились на подоконниках. Стерлягов сидел, утопив ладони между коленями и опустив голову. Уланову понравилось, что он явился в правление побритым, опрятно одетым, а не взлохмаченным и обросшим, какими иные являются на мирской суд, дабы разжалобить окружающих своим видом. Вошла Лидия Николаевна, а за ней - разрумянившаяся от мороза Поля. Она немножко оробела при виде молчаливого и серьезного народа, прижалась в уголок, но Лидия Николаевна показала на нее глазами и, скрывая улыбку, проговорила:
– Это, Иван Андреевич, представитель фермы. Ее, правда, не приглашали, но она пришла, так как она дежурила в эту ночь и считает себя виновницей.
– Ой да уж, тетя Лида, какие вы. И вовсе я ничего такого...
Стерлягов поглядел на нее с любопытством. Начал было закуривать, спохватился и, встав, спросил:
– Курить выходить или как?
Иван Андреевич больше всего сегодня избегал официальности, хотел, чтобы беседа проходила строго, но непринужденно.
– Курить разрешается всем, за исключением девушек, - с мягкой улыбкой сказал он.
– Ругаться также можно всем, исключая их же, так как ругань у девушек на румянец влияет.
Люди зашевелились, с недоумением начали поглядывать на Уланова, и он понял, что шутка его, пожалуй, неуместна. Чуть смешавшись, он уже серьезно продолжал:
– Я думаю, начнем, товарищи.
– Да, пожалуй, чего еще ждать?
– послышалось со всех сторон. Однако во взглядах многих промелькнуло удивление: какое же это собрание - ни секретаря, ни председателя, даже протокол писать не собираются.
– Так вот, товарищи, - заговорил Уланов, - я пригласил вас сюда не на собрание, а только побеседовать.
– Он скользнул взглядом по Стерлягову. Побеседовать о наших хозяйских делах, о наших нуждах, о наболевших вопросах.
Стерлягов поднял голову и озадаченно посмотрел на Уланова.
– Разговор думаю начать с одного очень важного документа. "Мы, работницы молочной фермы колхоза "Уральский партизан", составили настоящий акт о том, что из-за плохой, можно сказать, предательской работы ветеринара пала наша лучшая корова..." - Уланов заметил, как начала отливать кровь от лица ветеринара. Окончив чтение акта, он отложил его в сторону, сделал паузу, снял очки и, протирая их платком, продолжал: - А теперь я, товарищи, сообщу вам и товарищу Стерлягову некоторые данные из его биографии. Думается мне, что он кое-что забыл. Так вот: Егор Парфенович Стерлягов родился в тысяча девятисотом году в селе Корзиновке, в семье батрака. Еще будучи не Егором Парфеновичем, а Егоркой, он тоже начал батрачить. Не под вашим началом ходил он в подпасках, Арсений Тимофеевич?
– повернулся Уланов к Осмолову. Старик торопливо закивал головой: