Те триста рассветов...
Шрифт:
– Борис, штурман дорогой мой, жив, жив!
– тиская меня в объятиях, повторял он, и тут слезы у обоих навернулись на глаза.
– Ну рассказывай, как живешь? Как наши? Сильно меня ругают? Нет?… - засыпал он меня вопросами.
– Я-то ничего. Ребята, кто остался жив, здоровы. А как ты живешь, Вася? Вижу, воюешь уверенно. Старший лейтенант, орден… Это что - штрафной батальон?
– Нет, дорогой мой штурман, это артиллерийская батарея, где я командиром.
– Василий произнес эти слова уверенно, без тени хвастовства или рисовки.
– Со штрафниками я расстался седьмого июля, на третий день после начала Курского сражения. Помнишь
Я с удивлением всматривался в его взволнованное лицо.
– А как же авиация? Ты же кровью искупил вину, получил право вернуться в родной полк.
– С авиацией все покончено. Я тебе об этом говорил еще тогда, перед расставанием, - ответил он решительно и жестко.
– До конца войны из артиллерии не двинусь…
Лебедев выдержал довольно продолжительную паузу, словно раздумывая, говорить ли, и вдруг повторил те же странные слова, которые я впервые услышал от него в памятную ночь на аэродроме:
– Раньше я их не видел - вот в чем беда! А они меня били как хотели. Кабина самолета была для меня капканом. Теперь все переменилось. Враг как на ладони. Я отлично вижу их танки, пехоту, идущую в атаку, места, откуда бьют орудия, пулеметы. А когда я их вижу, у меня появляются и злость, и уверенность, и сила. Тогда меня [68] уже трудно остановить! Оттого, думаю, и орден, и должность комбата. Так что, дорогой штурман, - закончил Василий, - был Лебедев летчик, а теперь он артиллерист. К прошлому возврата нет.
Мы вновь крепко обнялись. Василий еще хотел сказать что-то, но махнул рукой и широко зашагал к переправе.
Больше я его не видел.
* * *
В один из августовских дней мы с Казаковым готовили самолет к очередному боевому вылету, и вот когда осмотр машины подходил к концу, появился штурман Еркин и, ехидно улыбаясь, сказал:
– Ну, как подготовились? Молодцы! А теперь топайте к майору Кисляку. Гость интересный пожаловал. Особым заданием пахнет.
– А что ты так улыбаешься?
– нервно спросил Казаков, словно предчувствуя подвох.
– Чего тут смешного?
– Вас, дорогой Мишель, из плановой таблицы вычеркнули, извиняюсь, на всю ночь. Вот и улыбаюсь.
– Как вычеркнули? Чего ты мелешь? И при чем тут Кисляк?…
На фронте мы довольно часто выполняли задания, которые на первый взгляд не отнесешь к числу сложных. Нам поручали транспортировку срочных, как правило, секретных грузов, важных приказов и донесений, перевозку представителей Ставки, генералов и офицеров штабов фронта, армий, дивизий. Но несмотря на кажущуюся простоту и прозаичность таких поручений, выполнение их нередко требовало напряжения сил, высокого летного мастерства и немалого мужества. Так же как и под Сталинградом, связник У-2 подвергался нападению немецких истребителей-охотников. Для противодействия им летчики применяли проверенную в боях тактику: полеты на предельно малой высоте, в складках местности, крутые виражи в
Словом, через несколько минут мы стояли перед майором Кисляком. Замполит сидел на скамейке в палатке с приподнятым пологом, курил и по обыкновению подергивал раненым плечом. Рядом с ним стоял молодой капитан из пехоты, сильно перетянутый ремнем, с планшеткой на правом боку. [69]
Пока майор Кисляк молча возился с самокруткой, вздыхал, поглядывал на нас, капитан, приветливо улыбнувшись, раскрыл планшетку и подал ему вчетверо сложенный листок. Кисляк пробежал его глазами.
– Я в курсе дела, - сказал он, пряча листок в карман гимнастерки.
– Генерал-майор Галаджев дал соответствующие указания.
Кисляк снова оглядел нас и кивнул в сторону капитана:
– Знакомьтесь.
– Капитан Козлов, - представился гость, - инструктор политуправления фронта.
Мы назвали себя. Казаков кашлянул и пригладил ладонью чуб.
– Вот что, товарищи, - начал Кисляк, - вам предстоит выполнить задание, которое полку еще не ставилось.
Он сделал паузу и выжидательно посмотрел на нас, словно хотел убедиться, что мы по достоинству оценили сказанное.
– Задание важное, можно сказать, особое. Вам слово, товарищ капитан.
Козлов расправил гимнастерку, снова весело глянул в нашу сторону, извлек из планшетки крупномасштабную карту и сказал, тщательно подбирая слова:
– Товарищи, в отдел политуправления поступили достоверные сведения о том, что на участке нашего фронта, где обороняются части сто восьмой немецкой дивизии, под воздействием поражений и потерь, а также в результате пропаганды подпольщиков-антифашистов…
«Толково говорит», - подумал я, с удовольствием прислушиваясь к складной речи капитана.
– Задание состоит в том, чтобы сбросить в этом районе листовки, специально подготовленные политуправлением. В случае его удачного выполнения мы рассчитываем, что многие солдаты противника воспользуются листовками для перехода к нам и сдачи в плен.
Капитан сделал паузу, а мы молча посмотрели на карту.
– Конечно, мы могли бы поручить это задание штурмовикам или истребителям. Но весь смысл состоит в том, чтобы сбросить листовки с максимальной точностью, а вы, как известно, в этом деле мастера.
Капитан снова улыбнулся и сделал шаг за спину Кисляка. Мы продолжали молчать.
– Ну, чего задумались?
– спросил майор.
– Задание ясно?
– Ясно, товарищ майор, - ответил я. [70]
Казаков переступил с ноги на ногу, сердито тряхнул чубом:
– А почему именно мы должны листовки бросать? Наше дело бомбить, а тут, пожалуйста, листовки… Да еще из плановой таблицы вычеркнули.
Кисляк исподлобья глянул на Казакова, пожевал губами.
– Разъясняю вам, товарищ Казаков. Выбрали ваш экипаж по двум причинам.
– Кисляк разжал кулак и выставил вперед два пальца.
– Во-первых, в приказе генерал-майора Галаджева сказано выделить лучший экипаж. А во-вторых, оба вы подали заявление в партию и идете как отличившиеся в боях. Стало быть, являетесь почти коммунистами. Отсюда и спрос с вас больше, чем с других. Кроме того, задание, которое будете выполнять, - замполит пожевал губами, - идеологическое. Теперь понятно?