Театр Шаббата
Шрифт:
— Ну-у, вот опять! — протянул Дональд. — Это слишком сложно для меня.
— У меня сегодня была арт-терапия, — сообщила Мэдлин.
— Ты нарисовала картинку, дорогая?
— Я сделала коллаж.
— Кто-нибудь уже истолковал его тебе?
— Там все и так было ясно.
Дональд, смеясь, потянулся за новой банкой.
— Ну а как твоя слезливость?
— У меня сегодня плохой день. Проснулась в слезах. Все утро проплакала. Плакала на медитации. Плакала на групповых занятиях. Пора бы уже успокоиться.
— По утрам все плачут, — заметила Карен. —
— Не понимаю, почему сегодня должно быть хуже, чем вчера, — сказала Мэдлин. — Ведь на уме те же самые черные мысли, и они не мрачнее сегодня, чем были вчера. А угадайте-ка, что мы сегодня читали из пособия по медитации? Про Ширли Маклейн. А еще сегодня я пошла к сестре, у которой хранятся острые вещи, и попросила свои маникюрные ножницы. А она мне говорит: вам придется воспользоваться ими прямо здесь, Мэдлин. Я не хотела бы, чтобы вы их уносили к себе в комнату. А я говорю: если я захочу убить себя, то только не маникюрными ножницами.
— Заколоться маникюрными ножницами? — спосил Дональд. — Это, должно быть, довольно трудно. Как это делается, Карен?
Карен проигнорировала вопрос.
— Я ужасно разозлилась, — сказала Мэдлин. — Я заплакала и сказала ей: в случае чего я могла бы просто разбить лампочку и наглотаться осколков. Отдайте мне мои ножницы! Но она не отдала — как раз потому, что я плакала.
— Собрания «Анонимных алкоголиков» начинаются так: каждый должен назвать себя: «Привет, меня зовут Кристофер. Я алкоголик»; «Привет, меня зовут Митчелл. Я алкоголик»; «Привет. Я Флора. У меня перекрестная зависимость».
— Как? Крестная? — переспросил Шаббат.
— Наверно, что-то католическое. Думаю, она просто ошиблась группой. Ну так вот, они доходят до Мэдлин. Мэдлин встает: «Привет, я Мэдлин. Почем у вас стакан красного вина?» Кстати, а как у тебя с курением? — спросил Дональд.
— Дымлю, как паровоз.
— У-тю-тю, — он вытянул губы в трубочку. — Курение — еще одна твоя защита от интима, Мэдлин. Ты ведь знаешь: теперь никто не хочет целоваться с курящими.
— Я курю сейчас даже больше, чем когда поступила сюда. Пару месяцев назад я уже было думала, что избавилась от этой привычки, что ее как корова языком…
— Слизнула? — подсказал Дональд. — Так ведь говорится? Слизнула?
— Я хотела так сказать, но решила, что при тебе не буду. Ничего нет простого на свете, знаешь ли, ничего. И это действует мне на нервы. Нажмите «1», если выбираете это, нажмите «2», если выбираете то… А как, например, не курить, если приходится ждать целый день? Жизнь — сплошная борьба. Они талдычат мне, что я должна была позвонить им в Блок интенсивной терапии в Пакипси. Да я же в коме была, черт возьми! Да если бы я и могла позвонить, у них же нет телефонов в этом чертовом блоке!
— Вы были в коме? — спросил Шаббат. — И на что это похоже?
— Ты в коме. В ауте, — сказала Мэдлин голоском, который, похоже, не изменился с того времени, когда ей было десять. — Ни на что не реагируешь. Ни на что это не похоже.
— Этот
— А-а! — У Мэдлин округлились глаза.
— Мэдлин у нас актриса. Она, когда не в коме, то в мыле. Очень умненькая девочка, которой от жизни нужна только смерть. Оставила близким нежную предсмертную записку. Всего шесть слов: «Вряд ли я заслужила этот дар». Мистер Шаббат хочет заключить пари на твое давление, Мэдлин.
— При данных обстоятельствах это очень мило с его стороны, — ответила она.
— Сто двадцать на восемьдесят, — предположил Шаббат.
— А ты как думаешь? — спросила Мэдлин Дональда.
— Я думаю, пониже, солнышко. Думаю: девяносто на шестьдесят.
— С таким не живут, — сказала Мэдлин.
— Минуточку, — не выдержала Стелла, медсестра-филиппинка. — Что это такое? — Она встала из-за стола, чтобы положить конец этому представлению. — Ашер, да будет вам известно, — это больница. — Она гневно сверкнула глазами на Шаббата. — И эти люди — больные… Дональд, проявите, наконец, стойкость. Садитесь в машину и поезжайте домой. А вы… Вы приехали сюда играть в азартные игры или повидаться с женой?
— Моя жена прячется от меня.
— Убирайтесь. Уходите отсюда.
— Я не могу найти свою жену.
— Уходите! — скомандовала она. — Идите, общайтесь с богами.
Шаббат дождался в коридоре, пока Мэдлин измерили давление, и она тоже вышла.
— Вы не могли бы проводить меня до Родерик-Хауса? — спросил он.
— Извините, мне нельзя выходить на улицу.
— Вы бы только сориентировали меня на местности…
Они спустились по лестнице на первый этаж, потом вышли на крыльцо. На верхней ступеньке она остановилась и указала рукой на огни Родерик-Хауса.
— Чудесная сентябрьская ночь, — сказал Шаббат. — Проводите меня.
— Не могу. Я в группе риска. Для психиатрической больницы здесь и так очень свободно. Но после наступления темноты мне не разрешают выходить на улицу. Я всего неделю как из БЭПа.
— Что это за БЭП?
— Блок экстренной помощи.
— Это тот домик на холме?
— Ага. Загородная гостиница, откуда нельзя съехать.
— И вы там были самая экстренная?
— Честно говоря, не знаю. Не успела обратить внимание. Дело в том, что они там не разрешают кофеина, только за завтраком, так что все утро я только и думала, как бы стащить чаю. Жалостная история, правда? Я была слишком занята чайной контрабандой, чтобы заводить там друзей.
— Пошли. Мы добудем для вас чайный пакетик «Липтон» — пососать.
— Не могу. У меня еще вечером занятия. По-моему, мне надо сходить на «Профилактику рецидива».
— А вы не слишком торопитесь?
— Вообще-то нет. Я уже подумываю… о рецидиве.
— Пошли со мной.
— Мне правда лучше пойти поработать над профилактикой.
— Пошли.
Она быстро спустилась по ступенькам и пошла с ним по темной дороге к Родерик-Хаусу. Ему пришлось поспешить, чтобы не отставать от нее.