Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
Письмо за подписью Начальника отправляли наудачу. Решили быть наглыми, пока границы приоткрылись, и отправили просьбы об интервью всем звездам, до которых раньше было не дотянуться, — и Маккартни, и Тэтчер, и Бродскому, и Мадонне. Агенту Гения тоже отправили. И вдруг получили ответ. Из новомодного факса выполз лист с приглашением на интервью самого Начальника, а она, главная перестроечная телезвезда, вроде как за компанию, как «лицо в кадре».
В райком партии на собеседование отправили. В Первом отделе проинструктировали. Загранпаспорт выдали. Командировочные выписали. Технику под личную ответственность. И — невиданная роскошь — шесть бетакамовских кассет по 20 минут! На час хронометража при записи на две камеры, если никакая из кассет не подведет! С запасом выдали — станет Гений с ними час разговаривать!
Начальника не выпустили. Что-то там Первому отделу в анкете не понравилось, какие-то дальние родственники за границей. Пришлось лететь вдвоем с оператором.
И как разговаривать с Гением?
Утро. Мастерская Гения. Выставляют камеры — одну без оператора на нее, главную с оператором за камерой на Гения.
Вопрос — ответ.
Вопрос — ответ.
Вроде бы, как это становится модным говорить, «эксклюзив». Гений никому из советских интервью не давал. Он вообще много лет интервью не давал, особенно телевизионных. Смотреть будут все, и не только в Советском Союзе. Но…
Все не то!
Сухо. Ломко. Слова. Слова, а не жизнь.
— Вы называете «Театр тающих теней» циклом. И на выставках вывешиваете пустые рамки. Почему?
— Потому что это цикл. Первые шесть работ пропали. Потеряны в Крыму в Гражданскую.
— Не пробовали их искать?
— Если они живы, сами найдутся. Когда придет их время.
— Вы философ?
— Давно на свете живу.
Вопрос — ответ… Вопрос — ответ…
Интервью провальное. На летучке после эфира ее будут хвалить, но сама она знает, что интервью провальное. И Начальник будет сидеть с таким выражением лица, что сомнений у нее не останется. Он же сам ее учил профессии. Еще до того, как стать мужем, учил.
Гений дает первое на русском языке интервью, а она это интервью проваливает.
Перерыв. Гений говорит, что устал. Оператор выходит покурить на террасу. Она вся мокрая от итальянской жары, от внутреннего напряжения и от непонимания, задержка у нее от нервов, перелетов или это задержка и предложенное вино лучше не пить?
С вином — прохладным белым в запотевших бокалах — в мастерской возникает Жена Гения. Муза. Сама Марианна! Модель всех его лучших картин. Женщина-стиль. Женщина вне возраста. Великая едва ли не меньше, чем ее великий муж. Равнозначная.
— Не мучай девочку, Савва! — Ее случайная фраза как поток настоящего в картонной атмосфере интервью.
— Маруська, исчезни!
Господи! Скажи, что оператор забыл выключить камеру, когда ушел курить. Хотя как он мог забыть, при таком дефиците кассет, она же сама его сто раз предупреждала, как хрон экономить.
— «Савва»! «Маруська»! — Татьяна смотрит на них такими глазами, что восторга не скрыть. — Вы называете друг друга такими … прозвищами?!
— Это наши имена, — легко отвечает Марианна, протягивая ей бокал. — Глоток вина вам, моя девочка, сейчас явно не повредит.
— Имена настоящие…
Гений смотрит на нее, думая, продолжать начатую фразу или, как поступает обычно, на полуслове замолчать.
— Настоящие?!
— Савва! Не мучай девочку!
Жена Гения снисходительна. Таня боится ее едва ли не больше, чем самого Гения, столько всего про непредсказуемую натуру Марианны прочитано.
— Когда-то нужно все рассказать. Не уносить же в могилу.
Гений смотрит на жену. Решает, сказать или нет? Или не может дождаться, когда они закончат снимать и исчезнут?
«Господи, или что там есть где-то во вселенной! — мысленно молится сдававшая в университете научный атеизм Татьяна. — Пожалуйста, пусть да! Пусть расскажет!»
— Зовут вас как? — вдруг спрашивает Гений.
— С этого надо было начинать, — легко подкалывает мужа Марианна.
— Татьяна, — так непрофессионально облизывает накрашенные для съемки губы. — Таня.
— Таня… — повторяет ее имя Гений. — Таня-Таня. Таня-Аня…
Смотрит на супругу.
— Думаешь, пора?
— Хотя бы записать. Обнародовать можно позже.
Гений снова смотрит на Таню, сердце которой колотится как после забега.
— Расскажем. Но при одном условии.
— «Все ваши бобины, или как у вас это называется, с записью остаются у нас. И могут быть обнародованы только четверть века спустя — тогда нас уже не будет. А до этого вы обещаете хранить нашу историю в тайне». Это условие, которое они тогда мне поставили.
Дочка уже отправила письмо в «Фонд Ант. Вулфа» и теперь каждую минуту обновляет почту, не пришел ли ответ. Эти молодые никогда не звонят, я бы уже десять раз позвонила, но у них этот «новый цифровой этикет», которому и мне приходится учиться. Не хочешь получить от Дали и от сыновей их вечное «Ну, мам!» — не звони, а пиши!
— Ты согласилась? — отрывается от почтового сервиса дочка.
— А как иначе? Обещание дала. Даже отцу твоему ничего не рассказала — у них обоих энергия была такая, что соврать им было невозможно. Единственную кассету с тем провальным началом интервью забрала с собой. Интервью потом вышло в эфир и стало сенсацией. По каналам Интервидения на все страны ушло, СNN, NBC, BBC, NHK, в общем, все мировые каналы его показали. Остальные пять кассет мы записали на одну камеру, оператор настроил и вышел, заходил только кассеты менять. За потерю пяти кассет, которые остались у них, у меня потом из зарплаты еще полгода долг вычитали. Час сорок чистой записи.
— Час сорок интервью Вулфа, которые никто никогда не видел?! Кроме тебя?
— Даже чуть больше, кассеты обычно были не чисто двадцать минут, а с каким-то запасом.
— И где они теперь? — Дочка крутит в руках карандаш и от напряжения его ломает.
— Не знаю. Это должно было быть оговорено в его завещании. Марианна в тот день обещала, что через двадцать пять лет они возвращаются ко мне как к автору. И я могу делать с ними все, что сочту нужным.
— А почему ты ни разу об этом не рассказала? Даже когда я Вулфа нашла?